Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

– А когда Петров приедет?

– Вот-вот будет. Давно уже выехал.

Но заносы на дороге задержали Петрова. Партийцы сидели в правлении колхоза, мужики – в сельсовете. И Белозеров не знал, что делать.

Петров ввалился в контору, весь залепленный снегом, сердитый, озябшими руками кое-как расстегнул пуговицы полушубка и, не раздеваясь, сел за стол.

– Людей собрали?

– Да, ждут, – ответил Белозеров. – Давно уже. Если тут долго будем заседать, разбегутся.

– Заседать будем потом, сначала проведем собрание колхозников. Плохо, дорогие товарищи, ведете работу. – Петров обвел взглядом членов партии.

Рымареву показалось, что жесткий взгляд светлых глаз секретаря райкома задержался на нем больше, чем на других, и от этого он почувствовал смутное беспокойство.

– Кто из вас был на днях в обкоме партии? – спросил Петров.

Рымарев с облегчением вздохнул, покосился на Максима – признается или нет? Максим поднялся:

– Я был в обкоме партии. А что?

– Да ничего. Ты, как и любой другой коммунист, имеешь право обращаться с жалобой не только в обком, но и повыше. Только всегда ли нужно это делать? Думаю, без нас там достаточно забот. Что будет, если все ринемся туда? А, товарищ Родионов?

– Я как-то не думал, что будет, если все ринемся туда, – ответил Максим с тайной усмешкой.

– Вижу, думать – не твоя забота! – В голосе Петрова прорвалось раздражение.

Рымарев досадовал на Максима. Мог бы говорить с начальством и поуважительнее. Привык здесь покусывать всех без разбору…

– Идемте, товарищи! – заторопил Белозеров.

Рымарев вышел последним, запер контору на замок. Максим шагал позади всех, больше чем обычно припадая на нездоровую ногу. Павел Александрович молча обогнал его и пошел рядом с Белозеровым.

Народу в сельсовете было мало, многие, устав от ожидания, ушли обедать. Петров распорядился собрать всех, потребовал списки колхозников и перед фамилиями тех, кто недавно вступил в колхоз, поставил крестики.

Собрание открыл Белозеров. Он был, на удивление Рымарева, немногословен, почти сразу же уступил свое место Петрову. Секретарь райкома, короткий, плотный, с досиня выбритой головой, стоял, опираясь руками о стол, подавшись всем корпусом вперед. Из кармана черной суконной гимнастерки торчали остро заточенные карандаши и белый колпачок ручки. Уверенно, энергично говорил он о великом процессе преобразования деревни на новых социалистических началах, о неизбежности ломки всего старого.

Отсюда все – единоличники и колхозники – должны сделать единственно правильный вывод. А у многих до сих пор нет твердо определенного мнения. Ходят разные разговорчики о принуждении. Или действительно было принуждение? Давайте поговорим об этом начистоту.

– Дозволь, товарищ начальник. – Петруха Труба встал, сунул шапку под мышку. – Я тебе так скажу – мало у нас принуждения, а надо бы побольше. Иначе что получается? Один пуп надрывает на работе, другой бока отлеживает дома.

– А в колхоз вы вступили по доброй воле? – спросил Петров.

– Куда мне деваться, если не в колхоз?

– Ну хорошо… – Петров пробежал глазами список. – Носков Григорий есть?

– Я за него! – бойко выкрикнула с места Паранька Носкова. – Мужик забор чинит. Что надо?

– В колхоз вступили без принуждения?

– С большим принуждением.

– То есть? – Светлые, почти незаметные брови Петрова быстро сдвинулись.

– Я своего мужика принуждала. И принудила!

Мужики сдержанно засмеялись. Но лицо Петрова осталось хмурым.

– Лука Богомазов! – резко выкрикнул он очередную фамилию.

– Я. – Лучка поднялся, потеребил, приглаживая, бородку.

– Ну, расскажите нам, товарищ Богомазов, каким образом вы вступили в колхоз.

– Вступить-то я вступил, но… – Лучка отыскал глазами Максима. – Подгонял тут один меня, давил в загривок каждый день…

– Вас запугивали?

– Меня не шибко запугаешь! – обиделся Лучка. – Не баба же…

– Садись! – приказал Петров и назвал следующую фамилию: – Викул Антонов!

Благостно улыбаясь, Викул Абрамович встал, кашлянул в кулак.

– Тута я, туточки.

– Как вступал в колхоз, расскажи…

– Для чего?

– Как для чего? Мы должны знать, кто вступил по доброй воле, а кто…

– Понимаю, понимаю! – перебил Петрова Викул Абрамович. – Если я, к примеру, не по своей воле в колхозе, то мне, к примеру, – полная слобода. Так?

– Да, конечно.

– Постановление такое вышло? Давно пора. А то придумали… Теперь слушай, дорогой товарищ начальник. В колхоз меня зайти заставили. И я, значит, желаю обратно выйти.

– Вот как?! – Петров чуть смешался, порылся в бумагах, взял в руки листок. – Это ваше заявление?

Викул Абрамович протолкался к столу, подслеповато щурясь, вгляделся в кривые буквы.

– Моя бумага.

– Кто писал?

– Сам. Грамоте разумею.

– Так что вы мне голову морочите!

Тут только хитромудрый Викул Абрамович сообразил, что дал маху, смешался, попятился, пробормотав:

– Сволота слух пустила, что постановление про отмену колхозов будет. А я что? – Остановился, воинственно вскинул бородку. – А что я сказал? Я сказал, жизнь заставила в колхоз заступить.

На душе у Рымарева становилось все неспокойнее. Что задумал Петров? Для чего этот допрос?

После общего собрания провели собрание ячейки.

В сельсовете, когда там осталось всего шесть человек, наступила тишина, чуткая, настороженная. Петров курил папироску, стряхивая пепел на листок бумаги. И Максим тоже курил, пряча самокрутку в рукаве. Абросим Кравцов сидел с закрытыми глазами, играл пальцами. Ерема Кузнецов все поглядывал на секретаря райкома, желая и не решаясь что-то сказать. Беспокойно вертелся на стуле Стефан Белозеров.

– Подведем, товарищи, итоги. – Петров строго посмотрел на Максима. – Результаты проверки показали – все крестьяне вступили в колхоз добровольно. Так? Между тем в областном комитете товарищ Родионов уверял руководителей, что все у нас строится на принуждении. Как это прикажете понимать? По-моему, здесь наличествует факт введения руководителей в заблуждение. Так? Объясните, товарищ Родионов.

Максим не знал, куда девать недокуренную самокрутку, посовался с ней во все стороны, смял в кулаке, толкнул в карман. Рымарев про себя усмехнулся. Будешь знать, как лезть не в свое дело.

– Я и сейчас считаю – принуждения у нас больше, чем нужно. Лифер Овчинников – это что?

– Он – единица, а мы речь ведем вообще. Разве это не ясно?

– Нет, не ясно. Лифер не единица, он – человек. Вы хорошо говорили о социализме. А для кого мы его строим? Для всех, в том числе и для Лифера Овчинникова. Но дело даже не в этом. Страшно тут вот что. Чтобы напугать всех остальных, мы посадили его в тюрьму. Разве это справедливо? Скажем, чтобы укрепить партдисциплину, завтра возьмут и исключат из партии вас, товарищ Петров, – как вы будете себя чувствовать?

Рымарева раздражал Максим. Мог бы как-то иначе сказать все это. А он ведет себя так, будто секретарь райкома ему ровня. Что это – невоспитанность, бескультурье или сознательное нахальство? Ох и