Королевские сестры - Виктория Холт

Часть вины, так часто угнетавшей ее, спала. Она часто говорила о деле Грандваля со своим окружением, подчеркивая роль, которую сыграл в нем ее отец.

— Когда я услышала, что тот, кого я более не смею называть отцом, дал согласие на варварское убийство моего мужа, мне было стыдно смотреть кому-либо в глаза, — заявляла она.

***

Вильгельм вернулся домой из Голландии, на сей раз не победителем, планируя через некоторое время снова вернуться на континент.

Роберт Янг предстал перед судом за лжесвидетельство, а Блэкхед пообещал дать показания против сообщника. Получив за это свободу, он тут же исчез, что привело к задержке суда.

В конце концов Янга признали виновным в заговоре и лжесвидетельстве; было доказано, что заговор был полностью сфабрикован им самим, а люди, чьи подписи он подделал, были совершенно невиновны.

Янга приговорили к тюремному заключению и позорному столбу, где он сильно пострадал от внимания толпы, прежде чем его вернули в Ньюгейт.

Мальборо все еще оставался под залогом, и ни король, ни королева не спешили даровать ему свободу. Но Мальборо не собирался мириться с таким обращением и вынес свое дело на рассмотрение Палаты лордов, заявив, что удержание залога после снятия обвинений является нарушением его привилегий.

Вильгельм, председательствовавший на заседании, весьма противился тому, чтобы Мальборо вышел сухим из воды. Он хотел пристально следить за этим человеком, ибо прекрасно знал, что тот переписывается с Яковом и, хотя и не был причастен к интриге с цветочным горшком, тем не менее был таким же предателем нынешнего режима, как и утверждал Янг.

Последовало бурное заседание, и Вильгельм, зная семью Мальборо, прекрасно представлял, как они воспользуются этим, чтобы выставить себя мучениками в глазах народа. А мученики — злейшие враги короля, и нельзя было позволить Мальборо примкнуть к их сонму.

За Мальборо следовало наблюдать, его следовало лишить милостей, но оставить на свободе.

Поэтому Вильгельм воспользовался королевской прерогативой и прекратил дело.

Итак, Мальборо вернулся к жене, но радоваться было особенно нечему.

Они потеряли все, что так кропотливо выстраивали; их сын был мертв, денег почти не осталось. Оставалось уповать лишь на щедроты Анны, чье собственное положение в то время было не из лучших.

Она жила в Беркли-хаусе, и туда же пригласила семью Мальборо.

В Кенсингтоне Марии перспективы казались тревожными. Мальборо влияют на Анну, ссора с сестрой усугубляется, народ приветствует ее и недолюбливает Вильгельма.

Народ был жесток и не стеснялся выражать свои мысли в духе того времени.

По улицам ходили пасквили и стишки, и последний из них, указывая на неудачи Вильгельма и успех при Ла-Хог, который называли триумфом Марии, гласил:

Увы, в самих верхах просчет у нас случился:

Ему б — рукодельничать, она — во Фландрии бы пригодилась.

Она надеялась, что Вильгельм никогда не услышит этот жестокий куплет. Как же ей хотелось, чтобы все видели его таким, каким видела она! Но это было невозможно. Он не шел ни на какие уступки. Он был дружелюбен лишь со своими близкими друзьями… такими как Бентинк, а теперь и Кеппел, и Элизабет Вильерс.

Мария с горечью думала об этом ближнем круге, в который даже ей был закрыт доступ.

Но она не станет зацикливаться на этом. Она должна продолжать видеть в Вильгельме героя, которого сама создала в своих мыслях.

СОЛДАТЫ И КОРСЕТ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА

В последующие месяцы здоровье Марии было неважным; ее часто мучили приступы лихорадки — болезни, впервые поразившей ее еще в Голландии. К ее бедам добавлялись постоянные слухи о заговорах якобитов; Вильгельм был вынужден вернуться на континент, а это означало, что ей придется отказаться от роли королевы-консорта, которую она с радостью принимала, когда он был в Англии, и стать правящей королевой.

У нее была природная склонность к правлению; возможно, это было что-то унаследованное; ее проблески мудрости все еще поражали Парламент, ибо в присутствии Вильгельма она, как правило, не высказывала предложений и потому казалась лишь номинальной фигурой.

Она была популярна, ибо обладала природным достоинством, и, поскольку ей нравилось бывать среди народа, люди вспоминали обходительные манеры ее дяди. Она — Стюарт, говорили они себе; она выглядит как королева, ведет себя как королева; она — то, чего они ожидали от правителя.

Со своими дамами она часто выезжала из дворца, посещала ярмарки и, к восторгу торговцев, делала покупки. Она была видной фигурой — «такая крупная, что хватило бы на трех королев», — говорили о ней, но это предпочитали тощему Вильгельму. Не будь она такой крупной, она была бы необычайно красива в своем головном уборе в виде короны из трех ярусов гипюра; под ним ее волосы, зачесанные назад со лба, казались темными и блестящими. Ее платье из парчи было великолепно, с бантами из лент на плечах; бриллианты и жемчуг украшали ее шею и наряд. Королева, говорили люди, которой можно гордиться.

Но многие, конечно, благоволили принцессе Анне. Почему ей не позволено иметь друзей, каких она хочет? Разве это не доказывает ее верность — настаивать на том, чтобы оставить при себе семью Мальборо? Вот она, принцесса Анна, наследница престола, не принятая при дворе, лишенная своих привилегий.

Впрочем, такая ссора в королевской семье была интересна. Какой материал она давала для пасквилянтов! И все это время, конечно, будоражила мысль о Короле за морем.

Ходил слух, что Мария и Анна разминулись, проезжая в Гайд-парке, и Мария сделала вид, что не замечает сестру.

Что дальше!

Что до Вильгельма, то его никто не хотел. Англичане никогда не любили голландцев, и мысль о том, что у них король-голландец, была в некотором роде невыносима. Он был так мал, и видеть, как он тянет королеву под руку во время их прогулок по садам Кенсингтонского дворца, было комичным зрелищем, а потому доставляло некоторое развлечение; но они его никогда не полюбят.

О, где дни доброго короля Карла, даровавшего им мир и развлечения! Войны, войны, теперь сплошные войны — и на них приходилось платить налоги. Но чего еще ожидать, когда один король за морем, а его дочь на троне, да еще и не разговаривает с сестрой!

Над этим можно было посмеяться, а пока англичане могли смеяться, они были готовы проявлять снисхождение.

Но приветствовали они именно Марию; никто и не думал крикнуть хоть словечко в честь голландца Вильгельма.

К