Ольвия - Валентин Лукич Чемерис

чешуей. Таких странных доспехов, защищавших лишь руки, Ольвия ни дома, ни у скифов не видела. Грудь им прикрывали большие плетеные щиты, обтянутые шкурами, за спинами висели луки с колчанами, каждый в правой руке держал еще и копье.

Говорили они на непонятном ей языке, лишь старший — видимо, десятник — чернобородый здоровяк со шрамом на носу, говорил с ней на ломаном скифском.

***

Все случилось неожиданно.

На восьмой день пути от Борисфена на запад Ганус начал искать кочевье Савла, которое, по его убеждению, должно было быть где-то здесь, в этих краях. Два дня они носились то вперед, то назад, то влево, то вправо, но ни лагеря Савла, ни его табунов найти не удавалось. На западе, за рекой Истром, что уже поблескивала вдали, поднимались дымы, и они очень тревожили Гануса. Он уже не дремал в седле, как все восемь дней пути от Борисфена, не мурлыкал о том, что подарит Савлу белолицую красавицу, а все поглядывал на те дымы, что вздымались тучами, и вслух дивился:

— Ох, много же там должно быть людей, раз столько дыма к небу летит. А может, это и не дым, а пыль?.. Тогда какая же орда подняла столько пыли?..

Ольвию тоже начали беспокоить эти дымы.

— Кто там кочует? — спросила она.

— В этих краях кочует Савл и его племена. Но куда они делись — не знаю. Может, откочевали на пастбища получше?.. А по ту сторону Истра живут фракийцы.

— Они могут напасть на скифов?

— Кто?.. Фракийцы?.. — презрительно воскликнул Ганус. — Ха! Да скифы им кончики носов отрезают, чтобы не зазнавались.

Но дымов на горизонте становилось все больше и больше, и вскоре они уже заняли полнеба.

— Ай, какие недобрые дымы! — качал головой Ганус и испуганно озирался по сторонам. — Мне они совсем-совсем не нравятся!

Его слуга молчал и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на дымы… «Дымит, ну и пусть дымит, — говорил его вид. — А что за дымы — пусть хозяин ломает голову. На то он и хозяин!»

— Стойте!.. — воскликнул Ганус. — Надо постоять и подумать, что нам дальше делать. Никогда в том краю не было столько дыма. Смотрите!.. — показал он рукой на ближний кряж, над которым стремительными белыми клубами поднимался дым. — Это — сигнальный дым, — даже задрожал Ганус. — Там сторожевая вышка. Когда дым поднимается над сторожевой вышкой — большая беда надвигается на Скифию. Давно уже, ох, давно не дымили сторожевые башни. Я еще мал был, когда там в последний раз вырастал столб дыма… Беда! Беда!.. К Савлу уже нельзя ехать, еще в переделку попадем. Савл, наверное, уже и сам сбежал за Великую реку, вот почему мы не могли его найти. Сейчас по всем степям поднимутся дымы. Надо поворачивать к своему кочевью и поскорее с табунами уходить за Великую реку. Так наши деды всегда делали, когда на западе поднимались сторожевые дымы.

Что случилось потом, Ольвия толком и не знает, потому что сидела в кибитке, опустив полог, и кормила Ликту, которая так некстати раскричалась, а потому и не видела, что творилось вокруг. Кибитка, кажется, повернула назад. Это обеспокоило Ольвию сильнее, чем тревожные дымы за рекой Истром. До сих пор она не оставляла мысли о побеге и только выбирала удобный момент. По ее подсчетам, отсюда было уже не так и далеко до Понта. И она начала склоняться к мысли, что можно рискнуть, бежать даже пешком. Дня за три она доберется до каллипидов, а те злы на скифов за нападение Тапура, так что помогут ей добраться до моря. Поэтому возвращение назад, на десять дней пути дальше от моря, никак не входило в ее планы. Кормя Ликту, она с тревогой думала, что же ей делать дальше? На что надеяться? Назад ни в коем случае возвращаться нельзя. Разве что, выбрав удобный момент, когда Ганус и его слуга поедут осматривать дорогу, выпрыгнуть из кибитки и шмыгнуть в первый же овраг или балку? А там, в высоких травах, в которых и конь мог укрыться, пусть попробуют ее найти! Или подождать ночи, а когда они уснут, попытаться бежать, прихватив коня. С конем было бы надежнее, совсем надежно. К тому же толстый, ленивый Ганус спит крепко — штаны с него стягивай, не услышит. А вот нелюдимый, молчаливый слуга его, кажется, одним глазом спит, а другим неусыпно следит за ней. Его не проведешь, на то он и слуга, чтобы охранять своего господина и выполнять порученное ему дело.

Но не успела она и докормить дочь, как кибитка внезапно затряслась, и ее начало бросать из стороны в сторону. У Ликты выскользнул изо рта сосок материнской груди, она обиженно заплакала, но матери в тот миг было не до нее… Так трясло, и подкидывало, и бросало из стороны в сторону, что Ольвия поняла: кибитка катится напрямик… И, видимо, никем не управляемая.

Откинула полог.

Гануса и его слуги, которые неотлучно день за днем ехали позади кибитки, теперь не было. Волы бежали напрямик по степи, ревели, а с передка кибитки торчали ноги возницы. Они торчали неестественно, и Ольвия, не раздумывая больше ни мгновения, прижала дочь к себе и выпрыгнула из кибитки. Пригибаясь в высокой траве, бросилась в овраг. Кибитка, проторохтев, скрылась в высокой траве…

Прижимая к груди ребенка, Ольвия бежала по оврагу, словно кто-то за ней гнался, а куда бежала — и сама в тот миг не знала. Волосы выбились у нее из-под башлыка, падали на глаза, она нетерпеливо отбрасывала их рукой и бежала, бежала, пока хватало сил.

Когда же совсем выбилась из сил, упала, долго переводила дух, лежа на боку, и не было сил даже покачать Ликту, которая надрывно плакала…

Ярко светило солнце, в овраге было тихо и мирно. Гудели на цветах земляные пчелы, порхали пестрые бабочки. И Ольвия начала понемногу успокаиваться. Немного уняв дыхание, она по склону оврага поднялась наверх, чтобы разведать, что там творится и куда ей идти дальше. Присела в высокой траве, выглянула — кибитки нигде не было видно. Осмелев, Ольвия поднялась в полный рост, огляделась. И тут она увидела всадника, мчавшегося по степи.

Всадник был ей незнаком.

По тому, как он лежал на гриве коня, обхватив его за шею руками, а не сидел ровно в седле, она поняла, что с ним случилась беда. И не ошиблась: