"Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский

После письма Андерса Рачкевичу и ответа, присланного Сикорским, взаимоотношения в «военной верхушке» весьма обострились.

Санация обрела самоуверенность и делала вид, что готовит новый «май», поговаривая даже о мятеже. Она была, однако, бессильна и, кроме пустой болтовни, ни на что не могла решиться. А болтовня никого не трогала.

В это время, как гром среди ясного неба, сразила нас весть о разрыве дипломатических отношений между правительствами СССР и Польши. Одновременно мы узнали, что польское правительство обратилось к правительству Австралии с просьбой взять на себя заботу о наших делах в Советском Союзе^[75].

Разрыв отношений очень широко комментировался всеми — от солдата до генерала. Первые были им весьма встревожены и огорчены, хотя бы уже потому, что у них в СССР остались родные. Вторые не пытались скрывать своей радости по этому случаю, тем более что их семьи, так же как и в 1939 году, были устроены в первую очередь.

В связи со всеми этими фактами и настроениями Сикорский после отъезда Кота в Англию прислал в Ирак начальника своего штаба генерала Климецкого.

На иракской земле Климецкий быстро столковался с санацией. И не удивительно. Сам бывший санационный офицер, один из молодых офицеров лагеря легионистов, заместитель начальника высшей военной школы до войны, он, естественно, быстро сошелся с Токаржевским, Вогушем и Вятром, а в то же время к Пашкевичу относился с большой сдержанностью. Климецкий не нашел ничего такого, что обосновывало бы необходимость вмешательства Верховного Главнокомандующего в дела армии.

Вначале, правда, он относился недоверчиво к Андерсу, который теперь открыто говорил, что препятствием всему является Сикорский и что, если последний уйдет в отставку, все будет хорошо.

Помню, как однажды в середине апреля, уже после приезда Климецкого, ко мне в комнату зашел Андерс и предложил пойти с ним прогуляться.

Когда мы вышли, генерал взял меня под руку, и мы стали прохаживаться по плацу перед штабом. Андерс начал разговор с разрыва отношений с Советским Союзом. Как хорошо, рассуждал он, что мы ушли из СССР, а то неизвестно, что было бы теперь. А так все получилось хорошо, англичане тоже такого же мнения, и т. д., и т. п В конце беседы, говоря о Сикорском, Андерс прямо заявил, что тот всему помеха и, безусловно, должен уйти с постов Верховного Главнокомандующего и премьера. Андерс упорно возвращался к этой мысли:

— Он должен уйти в отставку, он должен уйти! Да, он должен быть отстранен от всего!

Я удивленно взглянул на генерала и сказал:

— Но вы ведь не думаете, господин генерал, что Сикорский захочет уйти и жить в стороне, ни во что не вмешиваясь?

— Нет, он обязан отойти! Полностью, полностью, навсегда!

Должен признаться, что я был поражен жестокостью и грубостью, сквозившими в словах генерала, и, хотя я знал его хорошо, все же не предполагал, что он зайдет так далеко. Тем более что, как мне было хорошо известно, Андерс не имел ни плана действий, ни политической программы и до сих пор был заинтересован лишь в получении поста Верховного Главнокомандующего. Откуда же этот новый, неизвестный дотоле и угрожающий тон?

Возвращаясь к Климецкому, следует заметить, что он недолго косился на Андерса. Как только прошел слух, что генерал Копаньский (тогда командир 3-й дивизии) назначается на должность начальника штаба верховного командования, а он, Климецкий, должен принять командование 3-й дивизией (это предусматривалось в проектах Верховного Главнокомандующего), он сообразил, что Андерс через несколько месяцев станет его непосредственным командиром и начальником. И тогда он начал заранее проводить примирительную политику в отношении Андерса, чтобы без нужды не вступать с ним в конфликт. Словом, Климецкий начал играть роль, похожую на ту, которая перед этим являлась амплуа Кота: он занял в отношении Сикорского двуличную позицию.

А санация тем временем проводила совещания, собрания и без устали заверяла Андерса в своих к нему симпатиях и горячей поддержи действовавших тогда санационых групп имелось несколько. В Иерусалиме верховодили Енджеевич, Складковский и Заморский, в Египте — Каопшицкий, Бобковекий и ряд других. Эта группа была, пожалуй, самой солидной с точки зрения весомости лиц, представлявших старый режим, — наследников Рыдз-Смиглы и Мосьцицкого. Однако она была мало активна и, отягощенная ответственностью за компрометацию в 1939 году, даже в своей сфере считалась в известной мере «проигрышной».

Второй, менее солидной, но более подвижной и более активной, а также более решительной являлась группа генерала Вятра, возглавляемая Дрымером. Она была небезопасна потому, что действовала непосредственно в армии и на нее опиралась.

Наконец, третьим сборищем санационных сил, менее серьезным, но более крупным по сравнению с другими, являлась группа, руководимая генералом Токаржевским и его ближайшими сотрудниками — подполковниками Домонем, Шафрановским и очень энергичным Делингером. Эта группа довольно тесно сотрудничала с группой Вятра, обе был и родственны и действовали в армии, взаимно дополняя друг друга.

Все эти группы, вместе взятые и каждая в отдельности, в своих планах и кознях не могли ориентироваться на сколько-нибудь серьезные возможности открытого выступления. О подобной акции не могло быть и речи.

А организация какого-либо бунта была бы просто делом невероятным. В конечном счете все они устремляли взгляд на своего главного лидера — Игнация Матушевского, находившегося в США и объединившего вокруг себя крупнейший озоно-легионерский центр, который задавал тон всем санационным начинаниям. Конечно, главной целью являлась борьба с Сикорским.

В сущности, эти люди не считали Андерса своим. В то же время они определенно стремились использовать его враждебное отношение к Сикорскому для совместных атак на последнего.

Сам Андерс занимал особую позицию и, полностью опираясь на англичан, был совершенно спокоен за исход своей акции, которую вел теперь уже не он, а непосредственно англичане. Генерал опасался лишь скандала и компрометации в случае, если бы Сикорский отозвал его или отстранил от должности.

* * *

А дни между тем текли спокойно. Войска продолжали обучаться. У нас тоже все шло своим чередом: увеселение за увеселением, парад за парадом, и при каждом случае — речи. Андерс наслаждался своими патетическими речами, произносившимися по самым разным поводам. Помню, как, выступая перед личным составом 5-й дивизии, он затронул чувствительные струны — тоску о семьях, о Польше. Говорил, что пройдет еще немного времени, и все мы увидимся со своими близкими. Уверял, что понимает наше состояние, что и у него самого в Польше остались жена и дети, которых он очень любит и о которых очень тоскует.