Александр III - Александр Леонидович Мясников

Уже далеко за полночь цесаревич описывал все случившееся тем вечером:

«5/17 Февраля. Вторник. Петербург.

В ½ 6 отправился на Варшавскую дорогу встречать вместе с братьями Д[ядю] Александра и Людвига. Со станции все отправились в Зимний Дв[орец] к обеду, и только что мы успели дойти до начала большого коридора Папá, и он вышел навстречу Д. Александра, как раздался страшный гул и под ногами все заходило и в один миг зал потух.

Мы все побежали в желтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна перелопнувшими, стены дали трещины в нескольких местах, люстры почти все затушены, и все покрыто густым слоем пыли и известки. На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались страшные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул, что было не легко, так как все потухло и везде дым был так густ, что трудно было дышать.

Прибежав на главный караул, мы нашли страшную сцену; вся большая караульня, где помещались люди, была взорвана и все провалилось более, чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, большей частью израненных, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!

В карауле стояли несчастные Финляндцы, и когда успели привести все в известность, оказалось 10 человек убитых и 47 раненых. Сейчас же вытребованы были роты первого батал[ьона] Преображенских, которые вступили в караул и сменили остатки несчастного Финляндского караула, которых осталось невредимыми 19 человек из 72 нижних чинов. Описать нельзя и слов не найдешь выразить весь ужас этого вечера и этого гнуснейшего и неслыханного преступления.

Взрыв был устроен в комнатах под караульной в подвальном этаже, где жили столяры. Что происходило в Зимнем Дв[орце], это себе представить нельзя, что съехалось народу со всех сторон.

Провели вечер у Папá, в комнатах Мари. Мамá, Слава Богу, ничего не слышала и ничего не знала, так она крепко спала во время взрыва.

В 12 вернулись с Минни домой и долго не могли заснуть, так нагружены были все нервы и такое страшное чувство овладело всеми нами. Господи, благодарим Тебя за новую Твою милость и чудо, но дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!»

По поводу этого преступления газеты писали: «Ненависть к России, к росту и развитию ее народных сил чувствуется в преступлениях, свидетелями которых мы столько раз уже были. Можно спросить: где же ждать конца испытаниям терпению русских людей и русского народа?»

На следующий день рано утром цесаревич отправился в госпиталь навестить раненых, а затем поехал в Зимний дворец «на доклады».

В дневниковой записи он признавался: «Мы еще все находимся под этим страшным впечатлением и решительно покоя не находим, все более и более думаем об этой небывалой адской проделке!»

7 февраля император и наследник вновь вернулись к вопросу о взрыве. «Утро все провел у Папá, много толковали о мерах, — оставил запись в дневнике цесаревич, — которые нужно же, наконец, принять самые решительные и необыкновенные, но сегодня не пришли еще к разумному. Следствие идет своим порядком, и кое-что открывается интересного и полезного.

Завтракали у Папá, а потом ездили с ним в Казанский собор и оттуда в Конюшенный госпиталь осмотреть раненых, которых осталось 14 человек, а остальные отправлены в полковой госпиталь. Потом поехали в госпиталь Финляндского полка, в котором застали конец панихиды в церкви по 10 убитым взрывом. Было все начальство, все офицеры и почти половина полка. Грустно и тяжело было видеть эти 10 гробов несчастных солдат, таким страшным образом покончивших жизнь! Потом обошли всех раненых, большею частью все хорошо идут, и надо надеяться, что они поправятся».

8 февраля состоялись похороны солдат Финляндского полка, погибших при охране Зимнего дворца. Александр II и цесаревич сочли своим долгом присутствовать на этих похоронах. Император, подойдя к длинному ряду гробов, обнажил голову и тихо произнес: «Кажется, что мы еще на войне, под Плевной…»

По указу императора во дворце великого князя Константина Николаевича состоялось совещание министров. Главный вопрос — что делать в связи с нарастающей террористической угрозой.

Князь Владимир Петрович Мещерский, издатель журнала «Гражданин», так описывал события февраля 1880 года: «Разумеется, взрыв динамита в Зимнем дворце сопровождался взрывом негодования и ужаса не только в Петербурге, но во всей России. Все поняли, что даже жилище царя, подобно улице, подобно полотну железной дороги, подвержено неумению охранять от горсти преступников правительственными слугами…

Увы, вправе был это понять, прежде всего, государь…

Только несколько месяцев назад вступили в свои диктаторские права новые генерал-губернаторы, и, между прочим, генерал-губернатор в Петербурге, и в результате три покушения на железной дороге и одно в Зимнем дворце, в течение 4 месяцев. Вопрос: что делать? — был у всех на уме и на устах. Он явился и у государя…

В ответ на этот вопрос учредились во дворце великого князя Константина Николаевича, по повелению государя, совещания из министров, для обсуждения темы: какими мерами остановить несомненно возраставший успех крамолы… Совещание это получило громадное значение исторического события, но значение это было роковое… Кроме министров в нем принял участие и цесаревич Александр Александрович.

После открытия этого совещания несколькими вступительными словами председателя начался обмен мыслей. Мысли эти не выражали ничего нового, вращаясь в сфере разных полумер, перебывавших уже в головах министров на всех прежних совещаниях. К тому же совещание стояло перед тем действительным фактом, что, по-видимому, все возможное было сделано для противодействия крамоле: учреждены были с неограниченною почти властью генерал-губернаторы; губернаторам даны были тоже усиленные полномочия: все политические преступления отданы были под военный суд; все пружины и струны строжайшего полицейского надзора доведены до maximum's напряжения… Что же еще оставалось делать?..

Поднят был снова вопрос об отношениях школы к крамоле, но, во-первых, граф Толстой, тогдашний министр народного просвещения, уверял, что им приняты были все нужные меры к прекращению зла, а во-вторых, время ли было в такую острую минуту, когда действовать надо было немедленно — приступать к сложному вопросу пересмотра нашей системы и наших учреждений народного образования.

Тем не менее, прижатое к стене возложенным на него государем поручением, совещание посвятило себя обсуждению разных мероприятий, предлагавшихся министрами и имевших характер усиления надзора, охраны и проявлений власти, но, к сожалению, как тогда говорили скептики, и весьма основательно, ничего не предвещавших, кроме усиления переписки и пререканий между разными ведомствами…

Вот в эту-то минуту, когда, казалось, исчерпаны были в головах государевых советников все меры, по их мнению, способные улучшить беспомощное положение правительства, раздался голос наследника цесаревича.