Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

Как мы знаем, он даже отправлял по этому поводу письма Кирову, Сталину и в Политбюро^[755]. В своих письмах он жаловался на отсутствие работы и денег и рассказывал, что стал жертвой «бездушного отношения» к нему «бюрократических чиновников». Мы также знаем, что дело Николаева рассматривалось Контрольной комиссией Центрального Комитета партии в конце октября 1934 г. Все его просьбы и требования были отклонены (отказы в снятии выговора партийным комитетом Смольненского райкома, восстановлении в должности в Институте истории партии, а также выдаче ему путевки в санаторий).

Нетрудно представить, что Николаев был полон злобы и ненависти, жаждал мести тем, кого он считал виновниками своих несчастий; после напрасных апелляций в высшие партийные органы он был способен на отчаянные поступки. Ко всему прочему следует отметить, что его недовольство и ожесточение из-за равнодушного отношения к нему властей были основными мотивами, которые и были выявлены следствием во время первых допросов Николаева после убийства Кирова. Как мы видели, во время первого допроса в день убийства Николаев заявил, что причиной его поступка были исключение из партии и отсутствие материальной и моральной поддержки со стороны партийных органов. Он считал, что к нему несправедливо относятся и что он жертва «бездумного бюрократического отношения»^[756].

* * *

Но впоследствии возникали сомнения по поводу подлинности архивных документов по делу Кирова, которые появились в России во времена гласности и после нее^[757]. Достоверность протоколов допросов, как источников информации, обсуждалась выше, в гл. 8. Что касается дневниковых записей Николаева и его писем, то имеются достаточные основания считать их подлинными. Во-первых, если бы эти документы были фальсифицированы еще в сталинские времена, то следовало ожидать, что они будут подтверждать зиновьевский след, чего на самом деле нет. Мы уже убедились, записи Николаева в дневнике и его обращения в различные партийные органы в месяцы, предшествовавшие убийству, свидетельствуют о мотивах чисто личного характера. Если стояла задача связать Николаева с зиновьевцами, то фальсификация таких документов не имела никакого смысла; как мы уже видели, его дневник создавал определенную проблему, которую пытались решить как во время следствия, так и на судебном процессе. Представляется маловероятным, что документы по делу Кирова были подделаны в хрущевские времена, т. к. в этом случае фальсификаторы попытались бы приписать организацию убийства Сталину, чего также не было сделано^[758].

Во-вторых, имеются независимые источники, которые в основном подтверждают информацию той документальной базы, которой мы сегодня располагаем. Таким источником являются показания одного из участников «следствия» по делу «Ленинградского центра» Г. С. Люшкова, который уже упоминался в настоящей книге. Люшков сбежал в Японию в июне 1938 г. В своем интервью японской газете «Иомури» он заявил, что дело «Ленинградского центра» сфабриковано, а якобы имевший место в Кремле заговор против Сталина в 1935 г. является фикцией, его в действительности никогда не существовало^[759]. В апреле 1939 г. он опубликовал в японском журнале «Кайзо» статью об убийстве Кирова^[760]. Статья Люшкова подтверждает детали картины данного убийства и результаты расследования, которое проводилось в недавние годы на основании вновь выявленных материалов. В частности, Люшков приводит информацию о дневнике Николаева, подтверждающую его подлинность^[761]. Информация о других делах, которую Люшков предоставил японской тайной полиции, соответствует сведениям, содержащимся во вновь открытых архивных материалах^[762].

Заявления Люшков сделал давно (в 1938-1939 гг.), и они представляют собой надежный источник информации. Будучи сотрудником НКВД, Люшков знал о расследовании дела об убийстве изнутри; ему также были известны и соответствующие политические установки руководства НКВД. Он был врагом Сталина, и его статья в журнале «Кайзо» носит ярко выраженный антисталинский характер^[763]. Если бы Люшков располагал какой-либо информацией, указывающей на связь Сталина с этим убийством, то он, вне всякого сомнения, ее непременно бы обнародовал.

Следовательно, нет никаких причин полагать, что сохранившаяся документация по убийству Кирова была с 1989 г. каким-либо образом фальсифицирована. Что касается записей в николаевском дневнике, то их аутентичность безоговорочно подтверждена. Таким образом, вполне очевидно, что письма Николаева Кирову и Сталину, которые совпадают с настроениями, отраженными в его дневнике, также являются подлинными.

Преступление по страсти?

Как мы видели в гл. 6, уже в то время циркулировали слухи о любовной связи Кирова с женой Николаева. Во времена гласности и после распада Советского Союза подобные слухи широко публиковались в прессе и литературе^[764]. На основе этой версии даже был снят фильм и создана телевизионная программа^[765].

Ходили и разговоры о том, что эти слухи специально были запущены, чтобы направить агрессию Николаева против Кирова^[766].

Но остается неясным, когда именно возникли слухи об отношениях Драуле и Кирова, т. е. возникли ли они еще до убийства или уже после 1 декабря. Если подобные разговоры начались после убийства, то они никак не могли подвигнуть Николаева на совершение этого преступления. Как утверждает Кирилина, эти слухи появились в городе еще летом 1933 г. Как уже упоминалось в гл. 4, в это время Мильда Драуле была переведена из штаб-квартиры Ленинградской парторганизации в Смольном на должность в Ленинградское управление тяжелой промышленности. Никаких объяснений этому переводу Кирилина не обнаружила. Она полагает, что рекомендацию Драуле дал друг Кирова, начальник управления тяжелой промышленности, и связывает этот перевод с появившимися слухами об интимных отношениях между Драуле и Кировым^[767].