Ермак - Борис Алмазов

Атаманы собрались в Ермаковой землянке. Похлебали сыты, запили травяным настоем — Старец наварил от цинготной болезни.

И увидели в себе большую перемену.

Не было прежнего деления на вольных и воровских, на казаков истинных и московских беглых, на иноземцев плененных. Один народ сидел за столом, на одном языке говорил — на русском. Не грызлись, не подкалывали друг друга. Не кричали, как бывало совсем недавно: мы-де сила! не то что вы. Не стало ни ваших, ни наших, а стали все заедино: и Пан, и Черкас, и Мещеряк, и Яков Михайлов, и Кольцо — московские, иноземные люди и атаман Ермак.

Разные матери рожали их, по-разному каждый на своем языке звал ее, разная у каждого была судьба, а вот теперь сплелось все воедино. Не расплести.

Ну что, братья атаманы! — сказал Ермак. — Как дале жить-то будем? Три четверти нас от прежних осталось.

Повесили чубатые головы атаманы, боясь сказать го самое трудное, что каждый уже для себя решил.

Я так понимаю, — сказал Кольцо. — Хоша и вломили мы Алею с Маметкулом изрядно, может, боле они и не сунутся, а надежда на это невелика.

Верно, верно, — вздохнули атаманы.

Побили их много, может, и рассеяли всех, а все же, что боле они не пойдут, это вряд ли.

Их больше, а нас — раз-два и обчелся... — сказал Черкас.

А будет еще меньше, — как припечатал Мещеряк. - Которые еще от ран умрут, которые в боях головы сложат.

Подмога нужна! — сказал Кольцо. — Вот только где ее взять-то!

Верно, верно... — опять вздохнули атаманы.

Шипел и чадил жирник, плясали по стенам отсветы от очага. Молчали атаманы. И тогда заговорил Ермак. .Заговорил не по-уставному, не по-атамански, а по-отцовски, по-стариковски.

Вот что я скажу, ребятушки. Про то, что каждый из вас думал, и я, грешный человек, тоже... Искали мы страну Беловодье, где горы золотые. Было нам в том искушение: потому страна эта нам далась! Ног она! Чем не рай земной? Жить бы тут по правде да по совести, на покое... Ан не выходит так-то. Не быть тут казачьей вольнице. А быть тут государевой вотчине.

В кабалу, значит! — стукнул кулаком Кольцо.

Ой, атаман, — невесело улыбнулся Ермак. — А ты своей волей жить хотел?

Своей! — сказал-отрезал Кольцо.

А кому ж ты ясак собирал? В чью казну?

— В нашу, в товарищескую, казачью...

— Да нет, — мягко сказал Ермак. — Тогда это и не ясак, а грабеж! Ясак в казну государеву бывает...

— Казаки в царски колодки не полезут! Натерпелись уже... — стоял на своем Кольцо.

— До колодок еще далеко, — сказал Ермак, — а домовина раскрытая уже подле каждого стоит. И не в том беда, что припасу мало, да свинца, да пороху. Между царствиями мы. За спиной — Государь Московский, в лицо — хан Сибирский. У них — державы.

— А у нас — правда! — закричал, чуть не плача, Черкас. — Правда! И мы державу сделаем! По правде! По истине Божеской!

— А тебя Царем наладим! — засмеялся Пан.

— Так уж и Царем! По-казачьи будем жить, чтобы Круг и все равны... А ясак, вот вы гутарите, будем на порох менять. А с ясачными — дружиться...

— Складно поешь, — усмехнулся Мещеряк. — Век бы слушал, да больно молод ты, соловей золотой.

— Я — старый! — сказал Ермак. — Спать-то стал меньше. Все думаю. Судьба наша такая... Кисмет... Все мы между жерновов попадаем. Вот нас крутит-вертит. Мы же ведь не только меж ханством Сибирским и Царем Московским, мы меж христианами и басурманами. Надоть к своим прибиваться.

— Мудро... — словно вслух подумал Мещеряк. — А кто нам свои? Ты про судьбу как сказал? Кисмет.

И засмеялся мелко-весело.

— Нет у нас своих! — сказал Пан. — А под цареву руку идти придется! Никуда не денешься.

— Да что вы про эту руку цареву знаете? — чуть не плача, закричал Кольцо. — Сколь она тяжка бывает?

— Это я-то не знаю? — усмехнулся Ермак.

Кольцо осекся.

— Ну так что, господа атаманы, — сказал Ермак, принимая тон атаманский. — Как решим? Ты, Черкас?

Деваться некуда. И подмоги, кроме как из Руси, не будет. Идти под цареву руку.

Пан?

— Да мы из этой руки и не выходили. За горло держит, везде находит. Идти.

— Мещеряк?

Как служивыми были, так, видать, служивыми м помирать. Идти.

— Кольцо?

— Деваться некуда, а решить не могу... Как на Кругу казаки скажут.

Вот и ладно, — прихлопнул ладонью по столу Ермак. — У самого душа кричит. Как понаедут бояре, воеводы... И то, не больно им сюда охота: был бы тут мед сладкий, давно бы налетели... А вишь ты — нету.

Атаманы замолчали, словно сегодня в братскую могилу положили не только лучших своих, но и волю свою...

— Идите мойтесь, — сказал, просовываясь в дверь землянки, Старец. — Казаки баню вздули, хоть кровь-го ототрите. Сидите тута, как мясники... Ироды! И с завтрева — двухнедельный пост.

— Кабы только двухнедельный! — сверкнул зубами Ермак.

Парились долго, хлестали друг друга и сами себя вениками. Выскакивали в лунную ночь в сугробах валяться.

За лесом выли волки, сбежавшиеся на место сечи.

— Кто в Москву-то поедет? — спросил, сидя на полке, Кольцо.

— Хоть бы и ты, — сказал Ермак.

— Мне нельзя, — серьезно ответил Кольцо. — За-виноватят меня тамо...

— Да ты с такой казной едешь — любые вины простят, — одобрил его Ермак.

— В том моя вина, что и вины-то моей нет! — сказал Кольцо. — У них там в Москве семь пятниц на неделе, не соследишь...

— Да все простят, еще наградят.

— Знаем мы награды царские: два столба с перекладиной.

— Это ты караван, что ли, вспомнил? Да уж про него забыли все.

— Да какой караван... — махнул рукой Кольцо. -Я виноват уж тем, что родился...

И осекся атаман, словно самому себе боялся проговориться.

Хотел Ермак сказать-спросить: «В том твоя вина, что, казаки бают, ты боярский сын Колычев? Боярину Колычеву чуть не племенник?» — да не стал.

Не заведено у казаков было родову выпытывать. Сказал человек — слушай да молчи, а не сказал — не спрашивай. Стало быть, и знать-то тебе не надобно. Меньше будешь знать — слаще станешь спать...