Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

В этот же день – 27 февраля – председатель Временного комитета Государственной думы Родзянко вызвал в Петроград из Гатчины Михаила Александровича. Предложил ему «явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом, побудить личный состав правительства подать в отставку» и потребовать от царя «ответственного министерства». «Нерешительность великого князя Михаила Александровича способствовала тому, что благоприятный момент был упущен», – считает Родзянко^[465].

Конечно, Родзянко пытается свалить ответственность на другого. Ведь, по сути дела, «принять диктатуру» – это участвовать в перевороте. Михаил связался со Ставкой и предложил поставить во главе правительства князя Львова. Николай II не счел нужным лично ответить брату. Передал через генерала Алексеева, что сам выезжает в Петроград и на месте во всем разберется.

Михаил успокоился и решил вернуться в Гатчину. Однако выехать не смог и попал в Зимний дворец, где продолжали держать оборону военный министр Беляев и командующий Петроградским военным округом Хабалов. Они предложили ему возглавить их отряд. Великий князь снова отказался, пошел на квартиру своего друга князя Путятина, где и скрывался все остальное время.

Кирилл Владимирович 27 февраля предлагал свой Гвардейский экипаж в распоряжение Беляева и Хабалова, но, видимо, не слишком настойчиво.

Как видим, в день, когда войска переходили на сторону восставших, никто из великих князей не проявил мужества и настойчивости.

28 февраля Павел Александрович «шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета, нервно крутил усы»^[466]. Достойное занятие. В четыре часа дня он был вызван к Александре Федоровне и получил «страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией»^[467].

1 марта к Павлу и княгине Палей ворвались управляющий Царскосельским дворцом Путятин, секретарь дворцового министерства Бирюков и «юноша Иванов». На пишущей машинке «написали манифест, которым император даровал стране конституцию. Павел согласился, что ради спасения трона все средства хороши. Не до жиру, быть бы живу…»^[468].

Манифест был составлен второпях и крайне неуклюже. «Даровался» какой-то абстрактный «конституционный строй», а председателю Думы поручалось «немедленно составить временный кабинет»^[469]. От имени царя манифест должна была подписать Александра Федоровна. Но она отказалась. Тогда его подписал сам Павел. А «юноша Иванов» поехал в Петроград за подписями Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. «Манифест 3-х» отослали в Думу, где он попал к Милюкову. «Они опоздали, и я сказал принесшим: это интересный исторический документ – и положил бумажку в портфель», – вспоминает Милюков^[470].

В это время думцы уже боролись за власть с Советом рабочих депутатов. А Павел Александрович, проспавший революцию в Царском Селе, искренне верил в значение этого манифеста. «Если Ники согласиться на конституцию и подпишет наш манифест, народ и правительство угомонятся, – писал он 1 марта Кириллу Владимировичу. – Поговори об этом с Родзянко и покажи ему письмо»^[471].

Кирилл действительно пошел в Думу поговорить с Родзянко. А заодно привел свой Гвардейский экипаж, чтобы передать его в распоряжение новой власти. Это произошло еще до отречения Николая II.

Впоследствии Кирилл Владимирович оправдывался: «Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы государь мог вернуться в столицу. Правительство еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха»^[472].

В эмиграции противники Кирилла постоянно припоминали ему этот эпизод. Говорили, будто он явился в Думу, нацепив красный бант. Хотя первый революционный комендант Петрограда полковник Энгельгардт уверяет, что великий князь был одет по форме, а красные банты вообще появились на день или два позже^[473]. Так что «красный бант Кирилла – элемент легенды»^[474].

А вот красный флаг над своим дворцом великий князь все-таки вывешивал. Его видел французский посол Палеолог. О том же рассказывала шведскому историку Стаффану Скотту княжна Вера Константиновна.

Впрочем, я бы не преувеличивал мартовские грехи Кирилла Владимировича. 2 марта он пишет Павлу Александровичу: «Миша (Михаил Александрович – Г. С.) в ответ на мои мольбы держаться заодно с семьей увертывается, а сам тайком вступает в отношения с Родзянкой. И одному мне придется отвечать теперь перед Никой и отчизной за признание Временного правительства во имя спасения положения»^[475].

Это правда. Переход на сторону мятежной Думы не красит Кирилла Владимировича. Но бездействующий в Царском Селе Павел Александрович и прячущийся у Путятина Михаил Александрович, по сути дела, ничем не лучше.

А теперь подумаем, были ли у трех великих князей основания, не щадя живота своего, биться за Николая II? Вспомним главы этой книги, посвященные морганатическим бракам. Вся троица – это как раз те великие князья, которых Николай II увольнял со службы, лишал содержания и высылал за границу в связи с их женитьбой. У них с царем давние счеты.

В эмиграции главным противником Кирилла Владимировича был Николай Николаевич. Именно его противопоставляли «изменнику» Кириллу.

Посмотрим на поведение Николая Николаевича в эти дни. Последним толчком, побудившим Николая II отречься от престола, стало, конечно, не известие о предательстве Кирилла. Он о нем еще и не знал. Это были телеграммы от командующих фронтами. В том числе от командующего Кавказским фронтом Николая Николаевича. Великий князь «коленопреклоненно» молил царя отречься: «Другого выхода нет»^[476].