Десять меченосцев - Эйдзи Есикава

В окрестностях Момоямы происходила бурная жизнь, поскольку Токугава Иэясу решил изменить все, что утвердилось при Хидэёси. Замок Осака, где по-прежнему жили Хидэёси и его мать Ёдогими, отчаянно цеплялся за остатки былого могущества, как заходящее солнце тщится сохранить полуденный блеск. Реальная власть, однако, сосредоточилась в Фусими, где предпочитал останавливаться Иэясу во время длительных поездок по Кансаю. Столкновение старого и нового бросалось в глаза на каждом шагу. Оно чувствовалось в лодках, плывущих по реке, в движении путников по трактам, популярным песенкам, в лицах неприкаянных самураев, ищущих работу.

Замок в Фусими обновлялся. Горами лежали глыбы скальной породы, которые выгружали с барж на берег. Некоторые в высоту были больше человеческого роста. Казалось, они плавятся под палящим солнцем. По календарю уже наступила осень, но испепеляющая жара напоминала дни, следующие за сезоном дождей в начале лета.

Ивы у моста покрылись белесым налетом. Большая стрекоза металась зигзагами от реки к маленькому домику на берегу. Крыши деревянных домов, которые по вечерам свет фонарей окрашивал в пастельные тона, сейчас были неприглядными, пыльно-серыми. Двое рабочих, наслаждаясь получасовым отдыхом от каторжного труда, растянулись на каменном кубе под полуденным солнцем. Они обсуждали тему, волновавшую всех.

— Думаешь, еще одна война будет?

— Не сомневаюсь. Похоже, никто не имеет достаточно сил, чтобы держать все в руках.

— Вот-вот. Военачальники в Осаке набирают в войско всех ронинов без разбору.

— И будут. Громко говорить об этом не нужно, но я слышал, что Токугава покупает оружие и боеприпасы с заморских кораблей.

— Так почему же Иэясу выдает за Хидэёри свою внучку Сэнхимэ?

— Кто ж его знает? Он ничего просто так не делает. Нам, простолюдинам, никогда не уразуметь, что у Иэясу на уме.

Мухи жужжали над рабочими. Облепили и пару волов, впряженных в пустую телегу для перевозки бревен. Животные тупо жевали жвачку под палящим солнцем.

Простые поденщики не знали истинной причины ремонта замка. Они считали, что Иэясу намерен в нем жить. На самом деле ремонт являлся частью обширной строительной программы, которой уделялось серьезное внимание в государственных планах Токугавы. Большое строительство велось также в Эдо, Нагое, Суруге, Хиконэ, Оцу и в десятке других замковых городов. Оно преследовало прежде всего политические цели, поскольку один из способов Иэясу держать феодалов под контролем заключался в том, чтобы принудить их к строительству. Никто не осмеливался отказать сёгуну, поэтому удельные князья-союзники не имели теперь времени на заговоры. Бывшие враги Иэясу в битве при Сэкигахаре лишались значительной части своих доходов. Правительство также стремилось получить поддержку у простого народа, который имел прямую или косвенную выгоду от масштабных работ. В одном только Фусими почти тысяча человек расширяли каменные укрепления, и в окрестности замка валом повалили коробейники, продажные женщины и оводы, что безошибочно свидетельствует о процветании. Народ радовался хорошим временам, пришедшим вместе с Иэясу, а купцы лелеяли мечту, что процветание завершится новой войной, которая принесет им громадные барыши. В город завозили множество товаров, значительную часть которых составляло военное снаряжение. Крупные торговые дома быстро смекнули прибыльность военных поставок.

Горожане уже забыли старые добрые времена, когда правил Хидэёси, и теперь их занимала мысль о днях грядущих. Им было безразлично, кто стоит у власти. Пока удовлетворялись их обыденные потребности, они не роптали. Иэясу не обманул их ожиданий, ухитрившись оделить каждого ребенка гостинцем, разумеется, не из собственных средств, а за счет вероятных противников.

Иэясу вводил новую систему контроля в сельском хозяйстве. Местные землевладельцы лишились неограниченной власти над своими подданными и права отправлять крестьян на заработки. Отныне крестьянину предписывалось обрабатывать свою землю, не отвлекаясь на отхожие промыслы. Крестьян полагалось держать вне политики, воспитывая в них безусловное подчинение властям.

Иэясу полагал, что разумный правитель не допустит обнищания крестьянина, но в то же время должен строго держать его в рамках крестьянского сословия. Эта политика была призвана увековечить власть Токугавы. Ни горожане, ни крестьяне, ни даймё не замечали, как их постепенно загоняют в феодальную систему, которая свяжет их по рукам и ногам. Никто не задумывался, что из этого выйдет через сто лет. Никто, кроме Иэясу.

Люди, ремонтировавшие замок Фусими, тоже не помышляли о завтрашнем дне. Важно прожить сегодняшний день, и чем быстрее он пройдет, тем лучше. Они толковали о войне, но разразись она, им не было бы дела до грандиозных планов сохранения мира и процветания народа. Их положение в любом случае не станет намного хуже теперешнего.

— Арбуз! Кому арбуз? — выкрикивала крестьянская девочка, всегда появлявшаяся здесь в это время.

Арбуз купили несколько человек, которые играли в монету в тени каменной глыбы. Девочка переходила от группы к группе, весело выкрикивая:

— Кто купит арбуз?

— Чудачка! Откуда у нас деньги?

— Давай сюда! Съем, коли задаром.

Девочке больше не повезло. Она уныло подошла к молодому рабочему, который сидел уперевшись спиной и ногами в два каменных блока. Руки его лежали на коленях.

— Арбуз не нужен? — неуверенно произнесла она.

Рабочий был худой, с запавшими глазами и обожженной солнцем кожей. Он выглядел не по годам изнуренным, но его знакомые признали бы в нем Хонъидэна Матахати. Рабочий, устало отсчитав несколько мелких монет, протянул их девочке. Он снова привалился к камню, и голова его бессильно упала. Небольшое усилие вконец ослабило его. Он подавился куском арбуза и выплюнул красную мякоть на траву. Арбуз скатился с колен на землю, но у Матахати не было сил поднять его. Матахати смотрел на арбуз потухшим взглядом.

— Негодяй! — вяло пробормотал Матахати.

Он бранил тех, кому хотел бы отомстить, — Око с набеленным лицом, Такэдзо с деревянным мечом. Первой ошибкой стало участие в битве при Сэкигахаре, второй — увлечение соблазнительной вдовой. Матахати верил — не соверши он этих глупостей, так жил бы дома в Миямото, был бы главой семейства Хонъидэн, имел бы красавицу жену на зависть всей деревне.

«Оцу должна меня ненавидеть… Где она теперь?» — вяло размышлял Матахати. Воспоминание о бывшей невесте было единственной радостью. Поняв истинную натуру Око, он мысленно вернулся к Оцу. С тех пор как ему хватило духу сбежать из «Ёмоги», он все чаще думал об Оцу. В день побега он узнал, что фехтовальщик Миямото Мусаси, о котором заговорили в Киото, это его старый друг Такэдзо. Потрясение, которое Матахати испытал от этого открытия, мгновенно сменилось волной жгучей зависти.

Мысли об Оцу заставили его перестать пить, попытаться превозмочь лень и бросить дурные привычки. Поначалу Матахати не мог найти работу. Он проклинал себя за потерянные пять лет, которые оторвали его от настоящей жизни, за существование за счет немолодой женщины. Порой ему казалось, что все безвозвратно потеряно.