David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

— Да, было здорово, потому что это заняло всего десять дней. У меня было только 7000 слов, я научился произносить их в правильном порядке, и дальше это уже было раз плюнуть. Ну то есть это была очень сложная роль.

Впрочем, разговорившись, Боуи не жалеет похвал режиссерскому дебюту художника-суперзвезды Шнабеля: «Первый фильм об американском художнике, и это ЧЕРНЫЙ художник. Не Поллок, Джонс или де Кунинг — хотя Джон Малкович в роли Поллока был бы сногсшибателен».

Здесь разговор переходит на смешные истории из недавней поездки в Йоханнесбург («моя жена там работала, а я ее сопровождал») и на «чумовую» выставку «Африка 95», которая скоро откроется в Великобритании:

— Я всем ее рекламирую, как какой-то телевангелист. Они не претендуют на то, чтобы решать философские проблемы. Там другие вопросы: могу ли я поесть? Могу ли я остаться в этом доме? Они смотрят на Баския как на СВОЕГО Пикассо, который преуспел в белом мире. Я не уверен, что Джулиан сам понимает, какой резонанс вызвал его фильм. Это неформальная, сильная история об одной трагической жизни. Как по молчаливому взаимному согласию художник и общество делают все, чтобы уничтожить самого этого художника. Его собственные зависимости сыграли огромную роль в его гибели. С другой стороны, это очень частая история в наши дни. Если фильм запорют при монтаже, я буду очень зол на него, потому что пока что все идет очень хорошо. Все чудесно играют.

Дэвид с нежностью перечисляет остальных актеров и рассказывает, как хорошо он их знает.

— Я знаю Хоппера, Денниса, почти двадцать лет. Видел его и в хорошие времена, и в плохие! И с Гэри Олдменом я знаком уже лет восемь. Криса Уокена я знаю ВСЮ ЖИЗНЬ. А с Уиллемом Дефо я работал в фильме Скорсезе, когда… когда он был Христом!^[75] Ха! Он тогда был в подвешенном состоянии.

А вы умыли руки.

— Да, ха-ха! Мне надоело, что он тут болтается.

В тексте, сопровождающем новый альбом — он называется «Дневник Натана Адлера, или Художественно-ритуальное убийство Бэби Грейс Блю», — Боуи пишет: «После этого он ничего особенного не сделал^[76]. Наверное, много читал. Может быть, сам стал писать и написал целую кучу. Никогда нельзя предугадать, чем займется художник, достигнув своего творческого зенита».

— Я люблю обкрадывать высокое искусство и снижать его до уровня улицы, — говорит он вдруг, улыбаясь. — Это Брайан [Ино] профессор, и он совсем не изменился за двадцать лет: он ВСЕ ТАКОЙ ЖЕ лысый.

А я престарелая английская королева.

Мы уже обсудили все кроме дайвинга — можно поговорить и о книгах.

— Меня всегда привлекал поток сознания. С самой юности. Мне всегда были особенно близки и понятны такие люди, как Джек Керуак, Гинзберг и Ферлингетти, и затем, конечно, Берроуз в конце 60-х. Писателям вроде Томаса Харди тоже есть что сказать, и я ценю их, но чтобы читать их, мне все-таки требуется усилие.

Они слишком медленные?

— Да. Ну то есть я понимаю, что это в духе своего времени и что там есть нюансы, на которые нужно обращать внимание. Я просто не думаю, что у меня есть на это время!

Да, деревьев еще много.

— Но учтите, я способен МНОГО прочитать. В хорошую неделю я прочитаю три-четыре книги. Мы литературная нация, это наша традиция. Это особенно заметно по тому, как мы ненавидим все визуальные искусства! И я унаследовал эту любовь к литературе, я люблю, когда мне рассказывают историю и показывают новые идеи. Но что я люблю в писателях, использующих поток сознания, — и что, как я НАДЕЮСЬ, моей публике нравится в МОЕЙ работе — они больше принадлежат мне. Они оставляют больше места для интерпретации. В книгах Харди все параметры повествования и восприятия диктуются автором. Ты должен следовать его плану и погрузиться в его мир так, как он этого хочет. А я люблю, чтобы мне давали больше свободы, что-то, что я могу ИСПОЛЬЗОВАТЬ. Не знаю, почему я прицепился к Харди. Ну, скажем, Джейн Остин. Или даже кто-то более поздний… кто там у нас сейчас? А, Эмис, я могу… он смешной. Питер Акройд отличный. В его книгах есть прекрасный мистицизм. Так, кто из писателей жесткий, чтобы читалось с трудом?

Какой-нибудь лауреат Букера?

— А, да! Конечно! Так. Анита Брук… Брук…

М-м, Брукнер? «Отель „У озера“»?

— Да, я что-то такое имею в виду, вот это я не очень люблю. Это книга высокого эстетического полета, она где-то в стратосфере, в разреженном воздухе. Не сомневаюсь, что это великолепное искусство, но я не могу его ИСПОЛЬЗОВАТЬ, оно мне не пригодится. Я просто вижу, что у этой женщины развитое эстетическое чувство, и я за нее очень рад. Но мне нужно искусство, которое обогащает мою жизнь. Что-то, что я смогу ИСПОЛЬЗОВАТЬ. Что-то ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ. И интерпретация по-своему тоже функция, это функция психики. И надеюсь, что моя публика считает это одним из главных достоинств моих… вещей. Ха-ха-ха!

Когда ты разговариваешь с ним или, скорее, слушаешь его, иногда на секунду перехватывает дыхание: то ли свет так падает, то ли дело в твоих глазах или в его профиле, но ты вдруг думаешь: боже, это же Дэвид Боуи, который дал новое направление лучшим умам моего поколения. Он продолжает рекомендовать книги о Мэпплторпе и вообще наслаждаться своей ролью рассказчика, в то время как ему намекают: пора идти снимать видео, записывать альбомы, играть в кино, писать картины, выпускать CD-ROM-диски, пусть что-нибудь скорее происходит, ура!

— Или они могут это просто похоронить, — таинственно говорит он.

Мы будем интерпретировать эти слова Дэвида Боуи по своему усмотрению. Как и всегда.