Княгиня Ольга - Алексей Карпов

Об этом в 60-е или 70-е годы X века, то есть по горячим следам событий, писал автор уже известного нам продолжения Хроники Регинона Прюмского. Этот источник представляется исключительно ценным для истории Руси времени правления княгини Ольги — пожалуй, сопоставимым по своей значимости с сочинениями императора Константина Багрянородного. И дело не только в том, что он принадлежит современнику событий. По единодушному убеждению исследователей, Продолжателем Регинона был известный деятель немецкой церкви Адальберт, архиепископ Магдебургский, — тот самый миссионер, который побывал в Киеве и лично общался с княгиней Ольгой.

Под 959 годом в его Хронике помещено следующее известие: «Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю (Отгону I. — А.К.), притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников».

Автор называет Ольгу ее крестильным именем — «Helenae», и говорит о ней как о «королеве ругов» — «reginae Rugorum», употребляя сравнительно редкое название для киевских руссов. Однако в том, что послы «королевы Елены» прибыли именно из Киева и речь идет именно об Ольге, сомнений нет. О том же, но с некоторыми отличиями, сообщают и другие немецкие хроники, в частности так называемые Хильдесхаймские анналы. Правда, имени правительницы Руси и даже упоминания о ней здесь нет, однако название народа приведено в правильной, обычной для немецких источников форме:

«К королю Отгону явились послы народа Руси с мольбою, чтобы он послал кого-либо из своих епископов, который открыл бы им путь истины; они уверяли, что хотят отказаться от языческих обычаев и принять христианскую веру…»

Хильдесхаймский хронист был не вполне точен. К 959 году Ольга уже приняла крещение, и нет сомнений, что и посланные ею мужи также были христианами, а не язычниками. Однако речь действительно шла о крещении «народа Руси», точнее — о намерении Ольги крестить свою страну. Для этого и необходимы были священники и епископ, который мог бы рукополагать их, — иными словами, церковная организация, включенная в существующие структуры Вселенской церкви. Создать такую организацию в рамках Константинопольского патриархата Ольге по каким-то причинам не удалось — и теперь она обратилась с теми же намерениями к правителю Запада.

Надо сказать, что посольство Ольги к Оттону вызвало немалые затруднения у отечественных историков. Иные из них прямо или косвенно пытались «защитить» Ольгу от обвинений в поступке неблаговидном, с точки зрения современного православия или упрощенно понимаемого патриотизма, и потому представляли известие Продолжателя Регинона как заведомую фальсификацию, ложь, или же как свидетельство чрезмерного религиозного рвения немецкого хрониста-миссионера и его покровителей, приписавших русским послам вовсе не то, о чем они в действительности просили. Более того, было высказано предположение, будто к Оттону вообще прибыли какие-то авантюристы, которые лишь выдавали себя за послов «королевы Елены», но на деле таковыми не являлись (так, например, полагал выдающийся русский историк Сергей Михайлович Соловьев). Между тем в истории Восточной и Центральной Европы посольство Ольги не выглядит чем-то из ряда вон выходящим. К середине X века раскол между Западной и Восточной церквями еще не произошел. Не было ни взаимной анафемы, ни прекращения канонического общения, и противоречия носили в большей степени политический, а не конфессиональный характер. Соответственно, нет никаких оснований видеть во всем произошедшем происки или тем более фальсификацию немцев, равно как и рассматривать посольство Ольги как мнимое отступление от православия и уклон в сторону католичества (а такие попытки тоже предпринимались, преимущественно в западной историографии). Такие представления основываются на реалиях значительно более поздней эпохи, ознаменовавшейся схизмой 1054 года и последующим противостоянием Константинополя и Рима. Переносить их на времена Ольги было бы ошибкой.

Колебания между двумя главными центрами христианства для этого времени — скорее закономерность, нежели исключение из правил. Так, крестивший свою страну болгарский царь Борис в 60-е годы IX века дважды кардинально менял церковно-политическую ориентацию, то изгоняя из страны греческих священников и признавая главенство римского престола, то вновь возвращаясь в лоно Византийской церкви и, соответственно, изгоняя из Болгарии священников-латинян. Примерно в те же годы моравский князь Ростислав обратился к константинопольскому императору с просьбой прислать к нему проповедников, хотя в Моравии уже действовали миссионеры «от немец». Примечательно, что прибывшие из Константинополя просветители славян Константин (Кирилл) и Мефодий признавали верховенство римского престола и добивались открытия Моравской епархии под юрисдикцией Рима. И киевский летописец, рассказывая о миссии святых братьев к моравам, не преминул с одобрением отметить, что «папеж» римский поддержал их и осудил их противников, тех, «кто ропщет на книги славянские». Приведены в летописи и слова папы как высшего церковного авторитета, в данном случае признаваемого таковым и на Руси: «Аше кто хулит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится».

Такие же колебания между Константинополем и Римом уже в X веке мы видим и в истории христианизации Венгрии. Греческая епархия просуществовала здесь вплоть до XI столетия, хотя венгерские князья в конечном счете выбрали крещение от латинян. Да и в истории обращения святого князя Владимира, внука Ольги, латинские проповедники также сыграли не последнюю роль.

Причины, которые вынуждали правителей «варварских» стран лавировать между Старым и Новым Римом, могли быть различными. В одних случаях ими, наверное, двигали политический расчет, желание воспользоваться противоречиями между двумя христианскими столицами, дабы получить ощутимые политические или материальные выгоды, подороже «продать» свое согласие на смену веры. В других — какие-то нюансы в толковании христианских норм, разные подходы к обращению язычников. Современные исследователи отмечают, что Византийская церковь уделяла гораздо меньше внимания миссионерству как таковому по сравнению с Западной и была куда менее поворотлива и настойчива в этом вопросе. Повышенные требования, которые греки предъявляли к новообращенным, зачастую отталкивали от них недавних язычников, и этим не без успеха пользовались латинские миссионеры. Так было в Болгарии при царе Борисе, так было и в Великой Моравии при преемниках Ростислава, изгнавших из страны учеников святого Мефодия. В деле возможного обращения Руси при княгине Ольге правящие круги Империи также не проявили должной заинтересованности, хотя ситуация весьма благоприятствовала им. Высокомерное отношение к «варварам», убежденность в том, что из них все равно не получится «настоящих» христиан, пронизывали все слои византийского общества, начиная с императора. И можно думать, что отказ от учреждения русской епископии отчасти стал следствием такого именно взгляда. Впрочем, и сама Ольга могла предъявлять какие-то неприемлемые требования к светским и церковным властям Империи. Как мы уже говорили, ее могло, например, не устроить то, что предлагали царь и патриарх: приниженное, зависимое положение гипотетической русской епархии, подчиненной одной из провинциальных греческих митрополий. Правительница, что называется, до мозга костей, Ольга, несомненно, тоже искала наиболее выгодные условия вхождения своей страны в семью христианских народов. При этом держава Отгонов, в ее представлении, обладала не только политическим, но и церковным авторитетом — если и меньшим, чем Константинопольская империя со вселенским патриархом, то во всяком случае достаточным для того, чтобы способствовать христианскому просвещению ее страны. Другое дело, что король вряд ли мог предложить ей что-то принципиально иное, нежели церковные власти Константинополя.