Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина

намерениях покойной жены и принимал в них участие. Скорее всего, он бы предал нелюбимую мать. Какой ужас! И, скорее всего, никогда бы не узнал, что жена наставляла ему рога. Именно мать открыла ему глаза на неверную супругу! Боже, как в жизни все сложно! Великий князь не хотел думать о печальном: он гнал от себя мысли о предательстве жены и друга детства – Разумовского. Придет еще его время! Андрей Разумовский написал ему покаянное письмо. Предатель! Пусть не думает, что он когда-либо его простит. Никогда!

Наконец, пришло время отправляться в дорогу на Берлин. Павел Петрович собирался выехать раньше принца Генриха, коего еще ждали дела в Санкт-Петербурге. Он все еще находился в Москве, где, по его отзывам, его весьма хорошо встречали. Конечно, государыня Екатерина специальным письмом просила главнокомандующего Первопрестольной проявить должную аттенцию к принцу, вот старый московский градоначальник граф Салтыков и старался изо всех сил.

Великий князь, не желая находиться в Петербурге, где все ему напоминало о прежней жизни, собирался дождаться его в Мемеле. Оттуда они должны были ехать вместе. Его сопровождали граф Петр Александрович Румянцев, Александр Борисович Куракин, псковский губернатор Алексей Васильевич Нарышкин, обер-гофмейстер Малого двора Иван Семенович Соминков, камердинер Дюфур, немец-лекарь и другие. Императрица была рада, что все так быстро устраивалось.

Как токмо принц Генрих отбыл из столицы, она сказала присутствующим при сем Завадовскому и Нарышкину:

– Что ж, большому кораблю, большое плавание.

– Дорогу осилит идущий, – поддержал ее Левушка. – Кажется, все будет хорошо с новой женитьбой Великого князя…

– Дай-то Бог! – истово перекрестилась государыня. Осенили себя крестом и граф, и Завадовский.

– Поездка займет двадцать четыре дня токмо на дорогу и четырнадцать дней на остановки. Столько же назад и дней десять в самой Пруссии, – отметила Екатерина, про себя же подумала: «Можливо будет отдохнуть от кислой физиономии своего же наследника».

– Я устала за последний месяц, как никогда, – призналась она. – Хотелось бы побыть в покое хотя бы некоторое время.

Она устало уселась в кресло, положив руки на подлокотники. Окинув взглядом собеседников, спросила:

– Лев Александрович, как считаете, Генрих доволен своей поездкой к нам?

– Трудно, Ваше Императорское Величество быть не довольным, имея возможность толико времени проводить в любезных беседах с вами. К тому же, бесценные подарки, которые получил от вас сей принц, говорят сами за себя.

– Я подсчитала, они стоят около шестидесяти тысяч рублев, Лев Александрович, – сказала она и, сдвинув брови, принялась перечислять. – Помимо всякой мелочи, шкатулка с драгоценностями, шпага с алмазами, сапфировые украшения на мундир и шляпу… Думаю, достаточно.

Завадовский уверил:

– Предостаточно, Ваше Величество! И побойтесь Бога, Екатерина Алексеевна! Как можно получить таковые подарки и быть недовольным? Опричь того, он заполучил в свои руки вашего сына – наследника российского трона.

При сих словах, императрица слегка поморщилась, что сразу же заметили и граф, и фаворит. Но никто из них не решился задать вопрос касательно оного, понеже Екатерина сразу же отвела глаза.

Ложась в тот вечер спать, она вздохнула с облегением, как будто стяхнула с себя груз всех неприятностей связанных с сыном. Ей вдруг подумалось: «миловались долго, да расстались скоро». И слава Богу! Теперь она могла свободнее заниматься своими приватными делами. Все-таки, отнюдь не просто выяснять отношения, прощаться с одним фаворитом и заводить себе нового, зная, что за тобой неотступно следит не токмо весь двор, но и самый строгий судья – твой собственный сын. Тем паче, совсем ей не просто теперь, когда ей приходится расстаться с горячо любимым Григорием Потемкиным, который ни в грош не ставит ее чувства.

На следующий день, Екатерина, занятая тяжелыми мыслями о сыне, проходя по коридору к себе, не заметила поджидающего ее князя Григория Александровича. Она уже была в дверях, когда увидела, брошенный на нее исподтишка гневный и в то же время просящий взгляд. Не останавливаясь, она вошла в кабинет и сразу написала ему:

«Буде есть в тебе капля крови, еще ко мне привязанная, то зделай милость – приди ко мне и выложи бешенство. Ей, ей, сердце мое пред тобою невинно».

Он не решился прийти к ней, не знал, что говорить, как оправдываться. Мрачные мысли одолевали его все чаще и все дольше и, конечно, он продолжал мучить государыню. «Ах, Гришенька, – думала она. – Яблоко от яблони далеко не падает. Ты копия своего отца, коий, как рассказывала мне твоя мать, не давал покоя твоей матушке, ревновал, бил, гонял. Дай тебе волю, ты бы учинял то же самое со мной».

Как можно не понимать, что она тоскует и сохнет по нему? Что токмо она не готова для него учинить! Ведь все его родные и близкие приближены к ее двору. Все его племянницы – ее фрейлины. Племянники Энгельгардт, Самойлов, кузены Потемкины, все при должностях. Даже старая мать Дарья Васильевна теперь статс-дама при дворе, получает жалование, хотя бедная женщина стесняется своей неграмотности и предпочитает находиться в Москве. Он думает, так уж оное просто – кого-то отодвинуть за ради родственника, хоть и родственника самого любимого человека!

* * *

Великий князь Павел Петрович, везде сопровождаемый принцем Генрихом, находясь в Берлине, был в восторге от своей новой невесты, Софии, ее рисунков, вышивок, шитья и всего прочего. Ему нравилась философия его юной невесты, которая заключалась в том, что ни к чему молодой девице приобретать слишком обширные познания: воспитывать детей, вести хозяйство, наблюдать за прислугой, быть бережливой – вот главное ее предназначение. О своей невесте он написал подробное и доброе письмо своей матери-императрице.

Погода сим ранним летом действовала на самочувствие Павла Петровича отменно. Он сначала даже не мог понять, отчего ему так благодатно, пожалуй, просто сказалось благотворное влияние климата. Лиственные деревья едва колыхались от легкого свежего ветра. Чистое небо, без единого облачка, приветливо раскинулось всей своей голубизной – куполом над Берлином. Мягкий воздух, природа, чистые пруды и лужайки действовали на Великого князя гипнотически. Чистенькие, ровные улицы с красивыми аккуратными домами, так же, как и симпатичные, прилично одетые прохожие, ласкали глаз. Да, совсем не похожие на родные пенаты, картинки повседневной жизни города, открывались пред наследником русского трона.

Великий князь с горечью размышлял не один вечер, что он создан для сей страны, он ее часть, она его кровная прародительница. Скорее всего, поелику, когда до него доходили слухи, что он сын графа Сергея Салтыкова, он страшно злился, что люди не понимают, а доказать он не в силах, что он душой и телом весь –