Камила - Станислава Радецкая

— Что она велела передать?

Вместо ответа она приложила палец к губам и отошла, чтобы отпереть сундук, стоявший в углу. Кухарка вынула из него старое платье, переложенное лавандой и травами, чтобы не поела моль, и, тревожно поглядывая на дверь, развернула его. Внутри оказался пухлый сверток.

— Вот, — сказала кухарка с гордостью, как будто то было несметное сокровище. — Это тебе. Не знаю, что внутри — письмо вроде.

Она уложила платье назад и вместе со свертком вернулась ко мне. Первым делом кухарка схватилась за штоф и налила себе еще одну чарочку. В свете очага мне показалось, что ее лицо сильней осунулось и постарело еще больше.

— На, бери, пока я не передумала, — она подтолкнула сверток ко мне, после того, как жадно, залпом, заглотила водку. — Хитра ты, как лиса! Сплела господам историю о брате да о тетке, а сама телом своим торговала. Да порядочным людям вместе с тобой не то, что в одной комнате, да в одном месте находится позорно… — она налила себе третью чарку и выпила еще раз. - Знаешь, убирайся-ка ты из нашего дома. А то кровать у нас одна. Пускать тебя в нее вовсе не хочется.

Кухарка с неожиданной злобой уставилась на меня. Настроение у нее резко переменилось, и я чувствовала, как она напряглась, сжатая, как пружина. Ее жидкие волосы выбились из-под чепчика, и она напомнила мне гравюру из книги с изображением Медузы Горгоны. Тот же ненавидящий взгляд, обращающий в камень, тяжелый и пустой, какой часто бывает у тех, кто слишком горячо любит водку. Раньше я не замечала, чтобы она пила, но, по правде, кажется, я вообще замечала в этом доме немного.

Я осторожно поставила водку на стол и встала, чтобы не разозлить ее неосторожным движением. Как мне ни хотелось переночевать в постели, чтобы отдохнуть, как следует, кухарка была права: в этом доме все могло повернуться к худшему. Пьянство, моя слава шлюхи, однорукий привратник: нет, без людей было куда как лучше.

— Благослови вас Бог за доброту, — я поклонилась ей и взяла сверток. Кухарка сидела неподвижно, не глядя на меня.

— Иди уж, — она слабо махнула рукой. — Иди быстрей. Не надо тебе с ним встречаться.

Я кивнула и у самой двери обронила короткое «Прощайте». Она подняла руку, но подумала и налила себе еще водки; на меня кухарка больше не смотрела.

За ворота мне удалось выскользнуть незамеченной, и только на середине обратной дороги в город я почувствовала, как устала. В лесу водились дикие звери, но сейчас мне не было страшно встретиться с ними; в голове не было ни единой мысли, мне хотелось спать, и все. В сказках сиротки ночуют в уютных дуплах, где заботливые птицы уже свили гнездо, мне же пришлось ломать в темноте еловые ветки, чтобы не ложиться на холодную землю, и завернуться в собственную юбку, чтобы не замерзнуть. Спала я без снов и на рассвете проснулась от холода.

У меня не попадал зуб на зуб, пока я одевалась, и из кармана выпал давешний сверток. На нем не было ничего написано, и я повертела его в руках, прежде чем открыть. Что мне могла прислать моя госпожа? Я не знала, и оттого надорвала бумагу.

Под ноги мне мягко слетело письмо от Иштвана, которое я взяла с собой в летний дом, чтобы перечитывать, если станет совсем тоскливо. Мое единственное письмо, моя память о нем: ведь не осталось от него ни вещи, ни человека, который бы знал нас обоих. Мне мнится сейчас, что тогда я горько заплакала от того, что Иштван был на другом конце света, но радостно было, что он не знает, что со мной случилось. Милые его слова я бережно сложила и спрятала за корсет, у сердца, чтобы ненароком не потерять; но в свертке лежало еще одно послание, и оно было от баронессы.

«Я не думала, что ты способна на такой поступок, — писала она. — Вряд ли ты поймешь, что я хочу тебе сказать, но я постараюсь изложить просто и коротко. Я ненавижу тебя, потому что поняла: это ты подстроила мой позор, это ты строила мне козни, ты делала мне наперекор и лгала мне о себе, мне, своей хозяйке! Я ненавижу тебя, потому что моя обида велика, и христианского милосердия не хватает, чтобы простить и отпустить: ее и тебя. Я скучаю по тебе, потому что ты — единственная служанка, которая понимала меня, и мне не хватает тебя. Если бы мы были равны, может быть, я могла бы назвать тебя подругой. Помнишь, как ты зашла ко мне впервые? Я подумала, что ты забавна в своей серьезности, и мне было любопытно, какая ты на самом деле. Что ж, я так этого и не узнала. Больше того, я и сейчас не знаю, кому я пишу: той девочке, которую я видела рядом, или девке, что жила в доме греха. Я нашла твои письма возлюбленному, которые ты не отправила. Я прочитала их. Если бы не твой бессердечный поступок с конюхом, я бы расцеловала тебя за каждое слово, пусть они и адресованы не мне! Но даже несмотря на твой поступок, мне без тебя плохо. Досточтимые отец и мать запрещают о тебе говорить и даже думать, но, к счастью, никто еще не придумал методы, чтобы вычеркивать из чужой души неугодных людей, потому говорю тебе: не попадайся им на глаза. Если ты будешь в Вене, попробуй найти меня. Посылаю тебе немного денег. Распоряжайся ими, как сочтешь нужным».

Вместо денег в свертке лежала тряпичная куколка, одна из тех, которые мы мастерили вместе. Она была тяжелой, и я пощупала ее живот: похоже, баронесса зашила деньги внутрь. Я перечитала ее письмо, и мне