Игра в прятки - Лора Джонс

отвратительная груда ткани, похожая на воздушный шар. В тот день я велела домоправительнице выбросить эту вещь на мусорную кучу, но нахалка ослушалась меня, и жуткое платье опять оказалось среди моих вещей. Я решила, что единственное место для этого громадного, безобразного балахона – запертый сундук в непосредственной близости от моего ночного горшка. Я извлекаю платье из футляра и раскладываю его на спинке кушетки.

Вот теперь я уверена: сделано всё возможное, чтобы мой план осуществился. Сквозь зернистую муть темноты проступает гора багажа, дорожные сундуки, поставленные один на другой, вздымаются как тюремная стена. Возможно, камеристка была права и нам все же не стоит брать с собой так много вещей.

Когда девица стучится в дверь, в комнате еще царит мрак. Я вскакиваю с постели. Она протягивает мне свою одежду, с которой уже спороты вставки. Именно ее я сейчас и надену, поэтому я снимаю ночную рубашку и бросаю ее на пол.

С учащенным сердцебиением я подхожу к зеркалу с полностью обнаженной кожей, без накладных волос на голове и драгоценностей, и несколько минут рассматриваю свое отражение. Передо мной – девушка с совершенно белым, даже в полумраке комнаты, телом. Она может быть кем угодно.

Обменом репликами с камеристкой я себя не утруждаю. С моих губ вообще не слетает ни звука. Я не уверена, что способна сейчас говорить, и будь я проклята, если позволю кому‑то услышать, как дрожит мой голос. Не попросив о помощи, я надеваю корсет и нижние юбки камеристки и, отказавшись от парика, покрываю голову простым чепцом. Одевшись, поворачиваюсь к зеркалу и изучаю каждый дюйм своей внешности, придирчиво рассматривая себя, как может сделать любой представитель власти. Невзрачное отражение в зеркале вызывает у меня отвращение, но это единственный выход.

– Теперь твоя очередь, – говорю я камеристке. – Раздевайся.

– Раздеваться, мадам?

– Давай же, не мешкай.

– Но что мне на…

Я беру со спинки кушетки платье.

– Ты наденешь это.

Платье шуршит, опадая вниз, а девица ошеломленно таращится на меня. Это немыслимое одеяние было сшито по заказу свекра, еще до моего прибытия сюда, из ткани с теми же узорами, что и фабричные обои. В предутреннем свете дурацкие пасторальные сценки сильнее, чем раньше, напоминают расползающуюся плесень.

Когда меня впервые посетила мысль бежать в Англию, мой замысел был иным. Я предполагала, что мы обе, моя камеристка и я, оденемся одинаково и будем выглядеть скромными служанками. Но нынче утром, при отъезде, я буду одета камеристкой, а моя камеристка – знатной дамой. Мир, в котором мы сейчас живем, перевернут с ног на голову.

До рассвета еще полчаса, но я уже слышу вдали, за поворотом у подножия холма, цокот копыт. Карета де Пиза на подъезде. Время пришло.

Часть V

Дальние виды

Октябрь 1793 года, раннее утро того же дня

Софи

На улице еще темно, когда я внезапно пробуждаюсь, уверенная поначалу, что слышала голос сестры. Приподнявшись на локтях, я прислушиваюсь. Все тихо, но я чувствую, что должна встать, хотя до обычного времени подъема еще не меньше часа. Я открываю окно в своей комнате и высовываю голову наружу, словно какой‑нибудь зверек, спозаранок выглядывающий из норки и потягивающий носом воздух. Сегодня утренний свет необычен, в нем чудится нечто зловещее. Место, где небо встречается с землей, залито багрянцем, точно огромный отрез ткани, вытащенный из фабричной красильной ванны. Меня бросает в дрожь. Ненавижу осень. Это время подведения итогов, увядания и разложения. А еще прошло почти пять лет с того дня, когда с папой произошел несчастный случай.

Понимая, что теперь, с появлением подобных мыслей, заснуть не получится, я решаю одеться, поправляю зеленую ленту на шее, и меня снова неодолимо тянет к окну. И когда на утреннее небо пытаются пробиться первые лучи света, я вижу, что на фабричном дворе стоит пара незнакомых лошадей, из ноздрей которых валит пар. Может, это лошади гвардейцев? Неужто они наконец‑то приехали за мадам и уже вступили в замок? Я приникаю лицом к стеклу.

К фабричному двору от замка по подъездной аллее с молчаливой сосредоточенностью быстро идут две женские фигуры. За ними, чуть отставая, следует мужчина. Обе женщины несут саквояжи, а мужчина тащит сундук. Лошади чуть подают вперед, и я замечаю, что они впряжены в карету.

Я узнаю обеих женщин. Это моя сестра и мадам Ортанс. Последняя облачена в поистине экстравагантный наряд: платье, сплошь покрытое темнеющими в складках пурпурными узорами – точно такими, как на обоях в башне. Я никогда не видела ничего подобного.

Сестра одета скромнее обычного, в руках у нее свернутое одеяльце, в котором мелькает что‑то рыжее. Я не могу уяснить, почему Лара тащит на руках глупого питомца мадам. И куда они обе направляются в столь ранний час.

Я продолжаю наблюдать за ними, и в голову мне приходит ужасная мысль. А вдруг мадам, спасая свою шкуру, прямо сейчас совершает тайный побег? Может, она пронюхала о том, чего еще не знаю я, – что в эти минуты власти спешат к Жуи, чтобы свершить правосудие?

Я открываю рот, чтобы окликнуть сестру, привлечь ее внимание, но передумываю, сомневаясь, что она меня услышит. И качаю головой. Мадам, конечно, не уедет таким образом. Себялюбивая гадина вроде нее никого не стала бы посвящать в свои намерения, тем более Лару. Она скрылась бы одна, под покровом ночи. Должно быть, мадам спешит в Париж, прихватив с собой мою сестру, которой придется прислуживать ей, пока она примеряет очередные дорогущие наряды, которые ей никогда не понадобятся.

И тут меня осеняет. Отправившись в столицу, мадам попадет прямиком в руки властей. Либо она слишком несообразительна, либо чересчур самонадеянна и недооценивает опасность. Как бы там ни было, скорее всего, мадам Ортанс не вернется.

Первый побег к Ла-Маншу

Ортанс

Мы с камеристкой сидим в карете, застыв с прямыми спинами и отвернувшись к противоположным окнам. Напротив нас устроился Адриен де Пиз, одетый скромнее обычного и все еще отдувающийся после переноски тяжелого сундука. Как и намечалось, мы отправляемся в путешествие в одном из экипажей де Пиза, без гербов на дверцах, хотя этот глупец изначально предлагал выбрать карету со всеми атрибутами.

Пепен сидит у меня на руках, закутанный в грубую шерстяную шаль, которая, наверное, ужасно колется. Я не могу разобрать, то ли малютка дрожит сегодня сильнее, чем обычно, то ли трясет меня.

Я дала камеристке подробные наставления, недвусмысленно предупредив, что