Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

В Вильно. В Киеве. Бегство гетмана. Большевики на Украине. Террор и голод. Украинское большевистское правительство. Раковский. Освобождение Киева войсками Деникина. Переезд на завод в Юзовку, Харьков, Ростов. Оттеснение большевистских войск за Курск до Тулы, Адмирал Колчак в Екатериненбурге и Казани. Разложение «белых» и отдача Харькова, Ростова и Новороссийска. Генерал Врангель в Крыму. Взятие большевиками Крыма и нападение на Польшу. В Самаре на службе по постройке железной дороги. Террор и голод. Переезд в Петербург. Служба в Академии наук. Возвращение с репатриантами в Вильно.

НАЗНАЧЕНИЕ КОМАНДУЮЩИМ ЧЕРНОМОРСКОЙ ЭСКАДРОЙ. 1906 г.

Убийство адмирала Чухнина и постоянные бунты Черноморского флота вызвали решение Морского министра сменить в этом флоте всех главных начальников, прислав их туда из Балтийского флота: Главным командиром — адмирала Скрыдлова, начальником штаба — адмирала Сарнавского, командующим эскадрою — меня, командирами четырех броненосцев: капитанов 1 ранга Эбергардта, Шульца (капитан 1 ранга Шульц был командиром 5 судна моего отряда — крейсера «Кагул», переименованного на «Память Меркурия»), Акимова, Петрова и Ергамышева.

3-го августа я представился Царю в Петергофе и, получив от него напутственные благопожелания о «приведении в христианство» Черноморской эскадры, уехал в Севастополь. Черноморский отряд («Пантелеймон», «Ростислав», «Три Святителя», «Кагул», «Память Меркурия», 8 миноносцев, заградитель «Дунай» и транспорт «Кронштадт») я принял от адмирала Матусевича, уехавшего отсюда в отпуск по болезни. Он страдал от ран, полученных под Артуром в сражении 28 июля 1904 г.

Личный состав Черноморского флота не любил ходить в море. Флот держался на рейде, связанный с берегом, где у каждого почти офицера жила семья, а у многих был и свой домик. До постройки броненосного флота весь личный состав жил в захолустном Николаеве. Судов почти не было, и первые шаги морской службы молодых офицеров протекали в обстановке хуторской жизни. Мичмана рано женились, за женой получали дом или пригородный хутор и обзаводились семьей. Потом в Севастополе, где на новых судах требовалась линейная служба, офицеров притягивал берег, а корабль был для них лишь кратковременным местом нескольких часов ежедневной службы. Матросы тоже были связаны с берегом, у каждого в городе была кума, а у старших были и жены.

Весь личный состав флота после занятий в 5 ч вечера разъезжался на берег, а на корабль все возвращались только к подъему флага в 8 ч утра. Весь вечер и ночь команды оставались одни без надзора, революционные комитеты могли беспрепятственно присылать своих агентов (они переодевались в матросскую форму и свободно приезжали с берега на судовых же шлюпках) и всю ночь свободно вести в трюмах агитацию.

Я отдал приказ, чтобы все офицеры обязательно ночевали на своих судах, возвращаясь с берега не позже 12 ч. ночи. Главному командиру я заявил, что стоять в Севастополе я с эскадрой не буду, а выведу ее в море для обхода портов. Постоянной стоянкой для рейдовых учений я избрал Двухъякорную бухту (на восточном берегу Крыма, возле Феодосии), где нет соблазна для съезда на берег, а в Севастополь буду заходить не чаще 1 раза в месяц для возобновления запасов и погрузки угля. Скрыдлов опасался, чтобы с эскадрой не повторилась та же история, что была прошлым летом с «Потемкиным» (командиром был капитан 1 ранга Е.Н. Голиков), который, стоя один в пустынной Тендровской бухте, перебил всех судовых офицеров и пошел гулять по Черному морю, угрожая портам своими орудиями, когда те отказывались отпустить ему провизию. Но вскоре Скрыдлов со мной согласился, и я увел эскадру в море.

Черноморские офицеры (в особенности их жены) на первых порах отнеслись ко мне и к новым судовым командирам-балтийцам далеко не приветливо, но я имел поддержку этих командиров, и усвоенный в Балтике Макаровский лозунг — «в море — значит дома» — стал постепенно усваиваться в Черноморском флоте. Надо было только создать такие условия плавания, чтобы, во-первых, не было на эскадре скуки и безделья, во-вторых, заинтересовать личный состав морским делом и, в-третьих, чтобы, сверх занятий, в плавании были отдых и развлечения, т. е. обхождение своих и иностранных портов, спуск команд на берег, гонки на призы и двухсторонние маневры. За месяц я обошел с эскадрой Феодосию, Новороссийск, бухты кавказского побережья и Батум, производя на переходах различные эволюции. В Двухъякорной бухте я занимал команды прохождением курса орудийной стрельбы, подготовляя их к тем стрельбам, которые были начаты мною на Балтийском отряде.

На эскадре мало-помалу установилась «морская» жизнь и не было скуки. Но, к сожалению, Главный Морской Штаб прервал наши занятия, приказав с 1 ноября эскадре поступить в «вооруженный резерв». Поневоле на всю зиму я остался с эскадрой на Севастопольском рейде, но объявил судам, чтобы всегда были готовы к выходу в море через 2 часа от момента подъема сигнала и чтобы режим на судах оставался тот самый, что и во время кампании. Вначале я поднял свой флаг на «Пантелеймоне» (переименованный тот самый «Потемкин», который бунтовал в прошлом году) и, прожив на нем месяц, перешел на «Три Святителя», затем — на «Ростислав» (для ознакомления с личным составом).

Усвоив обычай английских капитанов — возвращаться на ночь всегда на свой корабль, я за два года командования эскадрой ни разу не ночевал на берегу. Офицеры, зная, что адмирал может ночью приехать внезапно на их корабль для производства тревоги, возвращались ночевать на свои корабли. И в первую зиму морские дамы сильно на меня дулись и называли меня «строгий адмирал». Севастополь числился на военном положении, а потому флот, считаясь в резерве, должен в то же время быть «в боевой готовности». Помня печальные результаты «вооруженного резерва» флота в Порт-Артуре, Главный Морской Штаб теперь обусловил, чтобы эскадра в резерве была в «боевой готовности». Это значит: на судах механизмы и котлы собраны, запасы угля и боевые запасы — полные, команда в полном комплекте, и через два часа после сигнала любой корабль должен выйти в море. Несколько раз в зиму для проверки готовности адмирал Скрыдлов на мачте своего штаба подымал внезапно сигнал: кораблю N начать кампанию и выйти в море в такой-то порт, вернуться через столько-то суток.

14 ноября — в годовщину шмидтовского бунта — с целью отвлечь команды судов от печальных воспоминаний (мне было сообщено, что на берегу революционный комитет, издававший подпольную газету, собирался устроить демонстрацию и привлечь к ней наши судовые команды) я устроил гонку всех шлюпок эскадры с призами, пригласив главного командира с женой и морских дам. На верхней палубе под тентом был устроен five o’clock tea, оркестр играл туш каждой шлюпке, приходившей первой, командам, получившим приз, давалось угощение: глинтвейн, пироги и фрукты. Гонка вызывала соревнование и спортивный азарт; политика в тот день была забыта, и береговая демонстрация успеха не имела — она в самом начале была рассеяна военной прогулкой по городу Брестского полка (командиром полка был полковник Думбадзе), считавшегося черносотенным.

В течение зимы с 1906 на 1907 год ни случаев нарушения дисциплины, ни революционных эксцессов на судах не было. Но я аккуратно получал 2 раза в месяц подпольную газету, издаваемую революционным комитетом. В ней печатались вымышленные и невероятно гнусные обвинения меня и командиров в жестокостях, порках людей розгами и увечьях. Обыкновенно команда, возмущенная ложными обвинениями, передавала ее боцману, а тот приносил командиру и мне. Но на берегу покушения и убийства начальствующих лиц по временам случались. В порту рабочие вывозили на тачке старших мастеров, при этом нескольких изувечили, а одного офицера убили. Под коляску коменданта крепости Неплюева была брошена бомба. В генерала Думбадзе тоже была брошена бомба, но неудачно. Адмирал Скрыдлов очень редко выходил из своего дворца, и в этих случаях его конвоировал по улицам установленный шпалерами целый батальон Брестского полка.