Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

Разошлись каждый в свою сторону: Марко — готовить завтрак, Стоян — туда, где котловина сужается и дает начало глубокому мрачному ущелью меж величественных и страшных скал. Он долго смотрит, что-то прикидывает, делает заметки в блокноте. Здесь будем перекрывать русло, сюда сгружать цемент и арматуру, а грунт придется отвозить куда-то. Бригады — первая и вторая, их участок здесь, где плотина… Так наметил Мартин, но ни он, ни я не определили участок для четвертой бригады. А что с рабочими, которым поручим бетонные работы? Как их всех разместить на таком пятачке? Надо еще раз переговорить с инженером. Сколько всего надо предусмотреть заранее! Мартин всегда готов помочь, но и у него голова идет кругом.

Когда Стоян возвратился к баракам, солнце уже показалось над горным хребтом и озарило склоны гор, а вершины сияли нестерпимо ярким светом-белым, как снег, и желтым, как луговой левкой.

Мартин тоже уже на ногах, более спокойный, чем в предыдущие дни, но по-прежнему озабоченный. Он еще раз показывает Стояну отметки, терпеливо разъясняет, какой высоты надо делать насыпь. А навстречу им идет с песней бригада, всколыхнув спокойствие долины.

Апрель вступает в свои права, буйствует вовсю. Цветут фруктовые сады, радуют розовыми и сиреневыми красками. Великолепие природы, труд людей на насыпи, их молодость и красота сливаются воедино, в нечто огромное и благородное. И ущелье, веками не менявшее своего нрава, отступает перед натиском молодости. Тачки скрипят, насыпь растет. Молодые ребята несут на плечах мешки с цементом. Волокут железные прутья для арматуры, смешивают цемент с песком и щебенкой, нарытой в ущелье. Стихает бурливая, непокорная река. Ее шум еще не оглушает, он гаснет, стиснутый тяжелым железобетоном. Плотина растет. Крепнет. А по вечерам, когда начинает темнеть, лучшие среди лучших принимают переходящее знамя. Поют:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов…

И все, кто здесь собрался, и старые рабочие, и парни из молодежной бригады, провожают взглядами последние отблески солнца, огненные, лиловые. Долина переливается под меркнущими лучами множеством красок, бурлит многоголосой жизнью.

VII

Странный, необычный караван лошадей и ослов, запряженных как попало, движется рано утром до восхода солнца от городка к строительству. Везут хлеб, овощи, мясо, ведра с повидлом и крестьянским сыром. И так каждый день. Кроме троих рабочих, с караваном идет и Мата Бисерин, тот самый официант из гостиницы, который жаловался Мартину, что в столице есть все, а в маленьких городках и поселках почти ничего. Небольшого роста, кривоногий, складный, но говорливый, расторопный и находчивый, Бисерин явился на митинг, состоявшийся накануне начала работ, и изъявил желание трудиться на строительстве.

— Я буду заготовлять продукты для рабочих, — сказал он Мартину. — Товарищ директор, я знаю многих лавочников и торговцев в городе. Они торгуются, но и я умею это делать. А почему бы нам не покупать овец и телят на рынке? Так бы мясо нам обходилось гораздо дешевле…

После получения согласия у него словно крылья выросли. Каждый день мотаясь в городок и обратно, он не теряет бодрости, умеет расположить помогающих ему рабочих, рассказывает о своей жизни и расспрашивает их, где научились ремеслу, на каких хозяев работали, как жили.

— Видишь, сколько седых волос? — обращается к нему пожилой рабочий. — Не от хорошей жизни поседел.

— Уж я-то знаю, какие были хозяева, все нутро их знаю! Насквозь их вижу! — подхватывает Мата. — Но, может, был, думаю, у кого-нибудь добрый хозяин, который душевно относился к работникам? Ведь и сейчас есть хозяева. Встречаются порой…

— Сейчас? Хозяева, может быть, и есть, но не такие, о каких ты говоришь. Наверное, меньше нас ты хлебнул горюшка.

— Я? Да я с малых лет в услуженье. С четырех лет, как помню себя. И сейчас мне нелегко, но кто меня спрашивает? Первоначально я служил в доме, где родился. Вот как это получилось. Моя покойная бабка Мартиница приказала мне: «Давай иди на луг и паси там корову, только берегись ее рогов». Когда я возвращаюсь вечером, бабка глядит на корову и говорит мне: «Мата, постреленок ты эдакий, ведь корова-то голодная». А я ей в ответ: «Бабушка, посмотри, посмотри получше, живот у нее как бочка». Вот так воевал я с бабкой из-за коровы, а потом вместо школы послали меня в наш Белый город. Я должен был мыть тарелки, чистить котлы, мыть бетонный пол, таскать мусорные баки и все остальное делать, что прикажут. А мне еще и десяти лет не исполнилось.

— Значит, и тебе, Мата, досталось в жизни, — тихо проговорил один из рабочих.

— Эх, други мои, да если все рассказывать, длинным получился бы мой рассказ. Вот как это было, как искривились мои ноги. Я ушел от хозяина, какого-то дальнего нашего родственника, нанялся к другому буфетчиком. Целый день на ногах за стойкой, буквально от темна до темна. Пяти часов не спал в сутки. Будь ты хоть из железа, согнешься при такой работе. Вот ноги мои и сделались как колесо. Хозяин был собака, а не человек. Видит он мое старание и заставляет меня выполнять работу еще и за официанта. Перебросишь полотенце через левую руку, застегнешь на все пуговицы белую блузу, купленную на собственные деньги, подбегаешь к одному посетителю, потом к другому. Прошу вас, что желаете? Смотрю на него, пялю глаза, жду, когда рот разинет для ответа. Э-хе-хе, вот так бегать по трактиру от столика к столику оказалось тяжелее, чем за буфетной стойкой. Хорошо хоть, считать я умел, хотя никакой школы не кончал.

— Неужели ты неграмотный?

— А вот грамотный. Жена научила. Она окончила начальную школу. Когда после двух лет печалбы я возвратился домой, к жене, она выписала мне на листок все буквы алфавита, я их выучил наизусть и стал понемногу читать и писать. И считать в уме научился, так что и сейчас все точно подсчитываю, до гроша. Эх, если бы я окончил школу, то теперь был бы инженером, как наш Мартин. Творил бы чудеса.

— Строг наш Мартин, но и справедливый, добрый он человек.

— Я с ним разговариваю, как с товарищем, — подхватывает Мата, — как будто многие годы знакомы. Он доволен, что мы хорошо организовали снабжение, потому что в туннелях под землей рабочие выматываются. А нелегко, ей-богу, и на плотине, и на трассе, где скалы взрывают…

Дорога петляет в гору, караван шагает не торопясь. А день давно уже наступил, солнце время от времени пробивается сквозь облака, но все