День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Но ты представляешь, – говорила Катюша, когда они, взяв своих коней, шли берегом от пристани к районному селу, – ты представляешь, Гриша, как вцепился в меня Терентий Харитонов! Я думала, он меня задавит. И тут еще мужик с красной бородой, и та телега, и этот проклятый самовар, представляешь!.. У него в самоваре деньги! Ну и дед! Ты видел, как нас вытащили на катер? Меня, и Терентия, и его внучку, и самовар.

– У него что, деньги были в самоваре?

– Ну да. Он как открыл глаза, так сразу и спросил: чи цел самовар с грошами? Вот еще смеху-то!

– Не смешно, а грустно, – откликнулся Григорий, соображая, когда же он сумеет сесть на пароход или катер, чтобы уехать из Миниюса, а там, через крышу Азии, Саяны, в Туву, где работала крупная комплексная экспедиция геологоуправления. – Что же тут смешного? Если человек так вот цепляется за собственность, когда же мы от нее избавимся? Жизнь для него, выходит, дешевле, чем какие-то гроши, будь они прокляты!

– Но ведь деньги-то артельные?

– Откуда артельные? А! Наторговал! Ну, там наверняка наполовину были его собственные. Знаю я таких дедов.

– Ну, ты теперь начнешь, – обиделась Катюша, недовольная мрачным тоном разговора с Григорием. – Тебе, однако, не очень было бы жаль, если бы вместе с дедом и самоваром утонула и я. А когда-то совсем было не так! Ты так переменился, что я просто не понимаю тебя. Что с тобой происходит, скажи, пожалуйста. Одно время я думала, что ты влюблен в эту Юлию. Потом оказалось, что и Юлии для тебя не существует. Знаю: может быть, раз какой-то всколыхнулось у тебя сердце, но ты тут же осадил себя. А ты умеешь это делать, – грустно усмехнулась Катюша, хотя на глаза ее, дрожа на ресницах, навернулись слезы. – Хотела бы я, чтобы ты хоть раз влюбился в кого-нибудь. Или ты такой холодный человек, что для тебя не существует ни любви, ни ласки, ни чувств, ни солнца, ни вот этой нарядной черемухи, ничего на свете! Чувствуешь, как пахнет черемуха? Кругом столько цветов, столько зелени, а ты идешь и глазами боронишь землю. Если бы ты знал, как мне больно! Если бы ты видел и понимал!

Григорий с удовольствием прыгнул бы сейчас в седло и галопом умчался в бревенчатый Елинск, разбрызгивая копытами лошади застоялую грязь в лужицах по избитой, ухабистой дороге. Что он мог сказать Катюше, чем ее утешить?

Замкнутость Григория, его постоянно и напряженно работающее лицо и сжатые в твердую складку губы пугали не одну Катюшу. Только деловые разговоры, работа, работа и никакой личной жизни! Таким он запомнился Катюше на Талгате, а Юлии в домике на набережной. Не один раз, глядя на Григория со стороны, Юлия с жадностью наблюдала за ним. По существу, он сам, своей большой волей отстранил от себя и Катюшу, и Юлию. Юлии никогда не забыть, когда она, искупавшись в полынье, на мгновение почувствовала близость Григория и ждала, очень ждала, вдруг он скажет ей что-нибудь задушевное, ласковое, согревающее, приблизит ее к себе – они же почти полгода до приезда Федора жили рядом в двух комнатах! Но ничего подобного не случилось. В какую-то критическую минуту близости Григорий моментально менялся. Словно внутри него жил еще один человек, некий контролер суровых правил, который вовремя запечатывал душу Григория.

«Со мною он всегда такой, – думала Катюша, закусывая пухлые губы. – Неужели с Юлией он такой же?»

– Ты где остановишься? – спросила Катюша, когда они вошли в Елинск.

– Нигде. Вот сдам каурого на базу, возьму свой чемодан и вернусь на пристань. Мне же надо спешить к Ярморову. Не понимаю, что медлит Лесовых? Он же со своим отрядом должен был спуститься по Енисею до Большого порога. Время-то уходит!

– Смотри, Дружок твой! – вскрикнула Катюша, останавливаясь. Черный кобель большими прыжками бежал к ним из переулка. – А я что-то не заметила его на пароме. Неужели он переплыл Енисей?

Григорий и сам не в малой мере удивился. Дружка он оставил с Трофимом Рябовым, чтобы тот перепоручил его Пантелею Фомичу, а Дружок вот он: мокрый, радостный, возбужденный, с сияющими собачьими глазами, полными беспредельной любви к хозяину, покинувшему его или случайно забывшему. Но Дружок не из тех собак, что могут совладать со своими чувствами, переметнувшись к другому человеку за какую-то жирную говяжью кость. Дружок верен своему молодому хозяину, от которого он немало слышал добрых слов в дебрях тайги и не раз выручал его при встречах со зверем.

– Эх ты! Партизан! – пожурил Григорий, хлопая собаку по затылку. – Тебе же лучше было бы с Пантелеем. Со мною хватишь ты лиха! Чего доброго, искупаешься в Большом пороге, дьявол. Простынешь, захвораешь.

Дружок прыгал, визжал, терся о ноги Григория, просто готов был лопнуть на радостях.

Прощаясь с Григорием на Елинской базе изыскательской партии, Катюша поинтересовалась, что все же скажет Григорий относительно Талгата.

– Ты остаешься при своем мнении?

– Мое мнение: поиски не должны быть напрасными, только и всего. Я уже говорил: проспекторская разведка изрядно напетляла на Талгате. Но теперь, кажется, дело пойдет лучше. Ты же напала на верный след. Оборудование вам подбросят, людей у вас хватает, что еще нужно? Продолжайте работы, вот и все.

– Так бы ты и сказал на совещании. Там ты сыграл в молчанку, чтобы не взять на себя ответственность, а сейчас говоришь: продолжайте работы! Интересно! – Катюша зло прищурила свои смородинно-черные глаза, капризно вздернув губку, что предшествовало тому состоянию безудержного негодования и горечи, когда она, теряя власть над собою, могла наговорить столько резких, хлещущих обвинений, что потом, спустя час или два, сама же раскаивалась. Григорий знал эту дикую черту ее капризного характера, а потому и хотел немедленно уйти со двора базы, только бы избежать неприятного объяснения с Катюшей, но последняя и шагу ступить не дала. – Постой, не торопись, – остановила она, проворно загородив дорогу в воротах. – Какой же ты начальник отдела металлов, – иронически кидала Катюша, дергая губкой и все больше краснея пятнами. Эти предательские пятна проступали у ней в минуты гнева как-то странно, кругами, на лбу и щеках и даже на ее полной, короткой шее, – какой же ты начальник, если не поговоришь с народом базы: с экспедитором (вон он у склада, видишь?), с конюхом, механиком и с нашим главбухом. Здесь же база Талгатской партии, которой ты советуешь продолжать, так сказать, по твоему