Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Я называюсь Монморанси, любезнейший, и было бы странно видеть, если бы недостойный страх нарушил мое душевное спокойствие… А! малютка возвратила поцелуй: вот наши молодые люди и поквитались!

– Как вы думаете, герцог – не уморят ли вас здесь?

– Тем лучше: мне не было бы надобности уезжать в Тулузу… Однако за кустом дело продолжается; теперь уже хорошенькой крестьянке надобно много отдать, если она хочет держаться на равной ноге.

– Между тем, герцог, настала пора вашей перевязки.

– Право, Люкант, я не знаю – нужно ли вам принимать на себя эту заботу… Скоро другой излечит меня от всех ран разом[45].

В тот же вечер Монморанси предупредили, что он на другой день должен отправиться в Тулузу, где начался его процесс. Это известие ни сколько не помешало сну героя: он проснулся спокойный, улыбающейся, почти веселый. По прибытии в лангедокскую столицу, герцог отвезен был в ратушу маршалом Брезе в карете, окруженный сильным конвоем из мушкетеров и кавалеристов. По улицам и площадям, через которые он следовал, стояли войска: в этот день Людовик XIII велел тулузским властям отдать городские ключи капитану гвардии – предосторожность, доказывавшая, что народ судил Монморанси не так строго, как король и его министр.

Появившись перед своими судьями, маршал держал себя твердо, благородно, с видом, исполненным величия; он поклонился им с любезной улыбкой и занял место на таком же почти высоком стуле, как и члены суда. Монморанси совершенно спокойно выслушал обвинение; потом встал и, сняв шляпу, сказал:

– Господа, хотя, по своему званию, я и должен быть судим только в парижском парламенте, единственном собрании пэров, однако дело мое такого рода, что если королю не угодно будет оказать мне свое милосердие, то нет судьи, который не мог бы осудить меня. Во всяком случае, я доволен, что, моими судьями будут господа тулузцы, которых я всегда уважал и считал честными людьми.

Говоря это, Монморанси не смотрел на канцлера Шатонефа, назначенного президентом трибунала, и который в том году был во второй раз призван осудить маршала Франции… Ришельё достаточно напитал знаменитой кровью симарру, которую накинул на плечи этого сановника.

– Обвиняемый, сказал Шатонеф, оскорбленный презрением, выказанным ему маршалом: – как ваше имя?

– Как старинный паж коннетабля, моего отца, отвечал гордо герцог: – вы должны знать мое имя; вы довольно долго ели хлеб тех, которые мне его передали.

– Я исполняю мою обязанность.

– Да, я понимаю, что вам необходимо спросить мое имя: ваше присутствие здесь служит чувствительным доказательством, что вы позабыли его.

– Отказываетесь ли вы отвечать?

– Нет. Я по фамилии Монморанси от предков; а имя мое Генрих, данное мне великим королем, которому нет равного в мире. Он знал врагов только на конце своей шпаги, и благородный характер его не терпел никакого личного мщения.

– Ваше звание?

– Маршал Франции, победитель англичан на море, испанцев при Вейланне, кальвинистов в этой самой стране, где вы хотите бросить им мою голову, чтобы загладить этот подвиг.

– Сражались ли вы при Кастельнодари в рядах мятежников?

– Я сражался вместе с наследником престола, который мог слишком заблуждаться в этом деле; но король более заблуждался, отняв свободу у королевы-матери, ибо сын, даже венчанный, обязан служить той, которая произвела его на свет.

– Обвиняемый, вы оскорбляете его величество!

– Я пытаюсь защищать не жизнь мою, а честь.

– Подписали ли вы постановление лангедокского собрания 22 июля, в тот день, когда решено было призвать Монсье и уплатить его войскам деньги, собранные с народа?

– Никогда.

– Подумайте, что это постановление у нас в руках, и что на нем имеется ваша подпись.

– Она фальшива! – воскликнул гневно Монморанси: – но я понимаю, в чем дело: я доказал только преданность Монсье, а гораздо вернее обвинить меня в государственной измене.

После многих других вопросов, на которые герцог отвечал с одинаковой силой и одинаковой ясностью, выслушаны были в его присутствен свидетели. Сен-Преля спросили первого.

– Господин Сен-Прель! – спросил Шатонеф: – видели вы, как предстоящий здесь герцог Монморанси нападал на королевскую армию?

– Пороховой дым и пыль мешали мне рассмотреть хорошенько, – отвечал храбрый офицер. – Но когда я увидел, как один человек кинулся в целую армию, пробился сквозь пять рядов жандармов и сеял повсюду смерть за собой, я немедленно узнал, по сверхъестественной храбрости, что это не мог быть никто другой, кроме Монморанси.

– Благодарю, мой, храбрец! – воскликнул герцог, протягивая руку Сен-Прелю: который горячо поцеловал ее.

– Ах, маршал! – сказал свидетель с глубоким чувством: – если бы я мог предположить, что на той недостойной скамье увижу человека, у которого столько знаменитых предков, сколько он считает лет от роду, то я исполнил бы мысль, которая мне пришла в голову – раздробить вам череп из пистолета, в минуту, когда мы взяли вас в плен.

– Намерение было благородно, любезнейший Сен-Прель; и я жалею, что вы отказались от него.

На третьем заседании был произнесен приговор. Генрих Монморанси осуждался на смертную казнь за вооруженное возмущение. Герцог выслушал этот приговор в домовой церкви в ратуше, стоя с открытой головой и не обнаружив ни малейшего смущения. Но верный доктор его Люкант горько заплакал.

– Отрите ваши слезы, мой бедный друг, – сказал маршал с улыбкой: – кому суждено умереть, тому мало нужды – ядро или топор откроет путь его душе, когда она должна покинуть земную оболочку. И мне все равно: в постели или на эшафоте душа расстанется с телом, лишь бы только она улетела на небо. Пойдите лучше, я вас обниму, пока еще у меня руки свободны.

– Кто же осмелится их связать? – сказал Люкант с негодованием.

– Господа, сказал герцог, – обращаясь к судьям: – вам остается только помолиться Богу, чтобы он мне помог перенести по-христиански то, что вы мне сейчас прочли.

– Монсеньер, – проговорил один из судей, поднося платок к глазам: – мы исполним ваше желание и помолимся Богу, чтобы он вас утешил.

– Я не премину попросить у Него утешения и для вас; ваша скорбь, господа, должна превосходить мою: честный человек всегда готов расстаться с жизнью, но страшно проливать без гнева кровь ближнего.

В эту минуту вошел граф Шарлю потребовать именем короля у Монморанси орден св. Духа и маршальский жезл.

– Возвращаю и то и другое королю, – отвечал герцог, отвязывая цепь: – потому что его величество считает меня недостойным. Впрочем, для славы Франции и ее государя я желаю, чтобы все дворянство трудилось так же искренно; как я трудился в течении восемнадцати лет; чтобы заслужить эти отличия, которые четверть часа заблуждения заставили меня потерять вместе с жизнью.

– Вот и я, сын мой! –