Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

— Виновный в бессудном расстреле мною арестован! — Выдержка не подвела Врангеля и тут: возмущение вышло в меру горячим и искренним. — Случилось так, что ко мне явился офицер, который отрекомендовался хорунжим Левиным, начальником особого отряда при ставропольском губернаторе. Я приказал ему принять в ведение тюрьму. А спустя несколько часов мне доложили, что он расстреливает арестованных...

Терпкая досада стремительно сгущалась, но он не дал ей смешать припасённые объяснения и тем более вырваться наружу: к вопросам по поводу расстрелянных в тюрьме и вырезанных в госпитале был готов.

— ...Я немедленно приказал арестовать хорунжего, но он успел расстрелять человек примерно сорок. По прибытии полковника Глазенапа я передал арестованного ему.

— И что тот?

— Обещал расследовать и наказать. Но я сомневаюсь: его собственный нравственный облик весьма незавидный. Апломба гораздо больше, чем умения разбираться в вопросах, входящих в круг губернаторской деятельности. Считает, раз он «первопоходник», так ему и закон не писан...

Едва заметив, как смущение и недовольство стали вытеснять с лица Деникина угрюмость, Врангель ужесточил тон:

— ...Пьёт сам и распустил подчинённых. Третьего дня устроили в городском театре спектакль для казаков. Так уже в первом антракте мне пришлось арестовать его личного адъютанта и двух чинов его штаба: все трое были вдрызг пьяны и отказались платить за шампанское. Да ещё, угрожая оружием, заставили буфетчика петь «Боже, царя храни»...

Будто заслоняясь от резкого, сильно осипшего голоса Врангеля, Деникин примирительно выставил обе ладони и прервал его:

— Ладно, Пётр Николаевич, я приму меры... Спектакль какой давали?

— «Мадемуазель Нитуш»...

Пройдя в вагон отделения связи, насквозь прокуренный, Врангель отправил Улагаю приказ о своём вступлении в должность командира 1-го конного корпуса и о сосредоточении всех частей к вечеру 8-го в деревне Тугулук...

На востоке пробился свет. Но туман не спешил рассеиваться, предвещая пасмурный и промозглый день.

Крепко ухватившись за холодные скользкие поручни, легко подтянулся и нырнул в черноту закрытой площадки. Споткнулся о ведро с чем-то тяжёлым, обо что-то больно ударился локтем, но тугую медную ручку нащупал сразу. Коридор, прежде тёмный, теперь худо-бедно освещался железнодорожным керосиновым фонарём-«коптилкой», без стёкол, повешенным на крюк в стенке. Прозвище своё оправдывал вполне: больше коптил, чем светил. Но ещё одно ведро — с угольными брикетами — помог заметить вовремя.

Всё же и от крохотного желтоватого язычка в душе Врангеля снова воспламенилось пьянящее торжество. Досада, однако, не испарилась.

В нос ударил едкий чад, заполнивший узкий коридор. Не иначе Гаркуша умудрился-таки раскочегарить котёл... Вот откуда взялись эти чёртовы вёдра! Но теплом пока не пахнет... Дверь в его купе почему-то открыта... А это ещё что за безобразие?!

На столике красовалась трёхногая шведская печка «Примус». Её венчала обгоревшая чугунная сковородка, на которой шкворчали кусочки сала. А на расстеленный поверх бордового одеяла свежий номер шульгинской «Россш» вперемешку навалены яйца и румяные сочники... Вот проныра! Газету, по видимости, в поезде главкома позаимствовал. А сочники где раздобыл — и чёрт вряд ли знает.

Жадно надкусил один — тёплый ещё, ароматный, но творога маловато...

А задница Глазенап, выходит, поспешил доложить о расстреле пленных. И, как водится, себя выгородил, а его обосрал. А Романовский случая не упустил — преподнёс эту кучу Деникину. А тот и впрямь, что ли, так доверчив? Доверчив или нет, но ясно как Божий день: за твоей спиной, Петруша, уже началась возня завистников... А чего же ты хотел? Зависть и интриги со стороны посредственностей — удел всякой неординарной личности. Не будешь в следующий раз таким растяпой. Случись что — сразу рапорт...

Стукнула дверь в коридоре, и через миг в купе влетел запыхавшийся Гаркуша. В зеленоватой четверти, бережно прижатой к газырям, плескалось жирное молоко.

Вознамерился было Врангель поддеть адъютанта, да осёкся: и сковородка на «Примусе», и четверть с молоком, и желтозубая гаркушина улыбка — всё исчезло с глаз, а развернулся белый лист с чёрным текстом, отбитым на пишущей машине и косо перечёркнутым фиолетовой чернильной строчкой. Издевательской и хлёсткой, как удар плетью:

Главнокомандующий прочитать не пожелал...