Оскар Уайльд - Жак де Ланглад

18 июля газета «Матэн» опубликовала признания Эстерхази с обвинениями в адрес генерального штаба; фактически он лишь повторил заявления, сделанные в газете «Обсервер», на которую, кстати, подал в суд. Эти события лишний раз подтвердили достоверность показаний Роуленда Стронга на заседании кассационного суда, когда он рассказал о своих беседах с Эстерхази, за которыми последовала публикация в «Обсервере». Для Уайльда дело Дрейфуса еще не закончилось. Когда его включили в список свидетелей защиты на заседании реннского военного совета в августе 1899 года, Эстерхази опроверг его показания, а главное, дискредитировал его и Стронга, сделав письменное заявление; «Я хочу подчеркнуть, что интимными друзьями мистера Стронга, с которыми он имеет постоянную связь, являются два очень умных человека — лорд Альфред Дуглас и сэр (sic) Оскар Уайльд. Несмотря на то, что мне поставили в вину все мирские преступления и пороки, я все-таки еще не докатился до того, чтобы получать удовольствие от подобных отношений; мои встречи с ними носили эпизодический характер, и все заявления Стронга о каких-то якобы сделанных мною признаниях — совершенная ложь. Он специально создал целый синдикат, чтобы использовать меня в своих целях…»

В соответствии с приговором, вынесенным 9 сентября, Дрейфус был признан виновным со смягчающими обстоятельствами, и дело объявлено закрытым, по крайней мере в том, что касается интереса, который уделял ему Уайльд; известие о том, что 19 сентября Дрейфус помилован решением президента Республики, Уайльд встретил с насмешливой иронией.

Прошли годы, утихли страсти, и Уайльд снова встретился с лордом Альфредом Дугласом, как встречаются с прежней любовью, пламя которой угасло навсегда. Однажды сентябрьским вечером они вместе поужинали в кафе «Мир». За соседним столиком случайно оказалась знакомая актриса Ада Реган и ее импресарио Огастин Дэйли с женой. Ада Реган подняла на Уайльда глаза, и он ответил ей широкой улыбкой. Чувствуя себя крайне неловко, она пришла в замешательство, не решаясь пригласить Уайльда за свой стол из опасения, что ее импресарио не одобрит этот поступок. Но решение все же было принято, и Уайльд закончил вечер с ними, обретя на эти несколько часов свой прежний блеск, став даже более обаятельным, чем всегда, и обсуждая с американцем-импресарио проекты разнообразных театральных постановок. Проектам этим не суждено было осуществиться, поскольку на следующий день Дэйли умер. Уайльд, словно ему недоставало своих проблем, счел себя обязанным поддержать миссис Дэйли и Аду Реган и помочь им справиться с горем, которое обрушилось на них с этой скоропостижной смертью.

Через несколько дней Оскар Уайльд сидел в одиночестве на террасе кафе на бульваре; неожиданно он увидел идущего по улице Андре Жида. Он окликнул его. Слегка смущенный тем, что его могут увидеть в компрометирующем обществе, Жид уселся так, чтобы быть к улице спиной. Уайльд крайне огорчился, заметив, что его стыдятся даже близкие друзья: «Да сядьте же поближе, я сейчас так одинок». Какое-то мгновение Жид колебался, затем пересел ближе к Уайльду. Разговор не клеился, и очень скоро Жид встал; тогда Уайльд жалобно признался, что остался без средств к существованию. Жид снова опустился на стул и начал вполголоса отчитывать Уайльда, упрекая его в праздности.

— Ну зачем вы так быстро уехали из Берневаля, ведь было решено, что вы останетесь там подольше. Я не должен вас упрекать, но…

— Не следует упрекать того, кто получил такой удар!

В другой раз, как-то вечером, Стюарт Меррилл познакомил его с двумя новыми почитателями — захудалыми поэтами-символистами Фердинандом Эрольдом и Микаэлем Роба. Оскар присоединился к ним, чтобы попасть в одно кафе на Монмартре, где в этот вечер Жеан Риктюс, которому Уайльд послал экземпляр своей «Баллады», читал стихи. Вот как Уайльд сам рассказывал об этом литературном вечере, одном из последних в своей жизни: «Меня принимали с самыми большими почестями и представили мне всех присутствовавших. Мне не разрешили платить за пиво, которое я выпил, а слуга, необыкновенно красивый мальчик, выпросил у меня автограф в свой альбом, в котором, по его словам, уже были собраны автографы пятидесяти трех поэтов и двух убийц. Я с удовольствием выполнил его просьбу»^[612]. Уайльд был неисправим: он усадил юношу за свой столик и пригласил его к себе в гостиницу на следующий день.

Несколькими днями позже настала очередь Эрнеста Даусона, еще более опустившегося, чем прежде, пригласить Уайльда в кафе. Роуленд Стронг отказался идти с ними под тем предлогом, что Даусон дружил с Шерардом, а тот был ярым дрейфусаром. Уайльд сокрушался по поводу этих мелких ссор, которые рассеивали и без того немногочисленную группу его друзей, еще больше омрачая унылый пейзаж, представавший взору мэтра, когда он оставался один в четырех стенах своего номера в отеле «Эльзас».

Бози Дуглас, внезапно и чудесным образом разбогатевший, пытался вывести Уайльда из оцепенения, пригласив пообедать у «Мэра»: бургундское, шампанское и коньяк текли рекой. Затем они вдвоем уехали в Шенневьер-сюр-Марн и присоединились к компании Армана Пуэна, в то время как молодые «пантеры» взяли себе в спутники русского подростка, которого они называли Мальчик Перовински, и некоего таинственного «Первого Консула», обнаруженного на бульварах в объятьях «Эдмона де Гонкура», недавно вышедшего из тюрьмы. В это же время Оскар послал надписанные экземпляры «Идеального мужа», который вот уже несколько недель продавался в Лондоне, Лотреку, Жиду, Мерриллу, Ла Женессу, Даврэ, Фенеону и Анри Боеру.

В октябре 1899 года, в полном изнеможении, Уайльд вновь появился в отеле «Эльзас». Причем накануне он был вынужден бежать из другого отеля, где жил какое-то время по возвращении из Трувилля, оставив там в залог все свои вещи. И опять его выручил Фрэнк Харрис, выслав двадцать фунтов, а добряк Дюпуарье отправился вызволять пожитки своего постояльца. В письме к Эме Лоутер, к которой лет десять назад Уайльд был, кажется, неравнодушен, он писал: «Недавняя встреча с Вами, столь красивой и непредсказуемой, доставила мне огромную радость; Ваша дружба подобна цветку на терновом венке, в который превратилась моя жизнь»^[613].

Наступил январь 1900 года. Оскар Уайльд все больше отчаивался от своего убогого жилья, отдавая себе при этом отчет в том, что живет здесь практически задаром, если, конечно, можно назвать жизнью жалкое существование посреди того праздника жизни, каким был Париж на рубеже веков — Париж Брюана, «Мулен-Руж» и тех самых «господ», чей портрет нарисовал Франсис Карко: «Вырядившись в чрезмерно облегающие костюмы и вызывающе выставив зады, напомаженные, накрашенные, потряхивающие искусственными завитками волос, они собираются в кафе, открытом только по ночам в доме 122 по бульвару Рошешуар, и считают себя сливками особого общества. Это место встреч самых любопытных представителей нашей эпохи. Весь Париж стремится попасть в „Лунный свет“»^[614]. Уайльд все перебирался из одного кафе в другое, нередко подолгу засиживаясь под дождем на открытой террасе «Колизея», в ожидании, что появится кто-нибудь из знакомых, кто мог бы составить ему компанию и по доброте душевной заплатить по его счету. Изредка ему удавалось стать прежним, например, за ужином с Фрэнком Харрисом или в окружении писателей, собиравшихся послушать его занимательные истории.