Ошибка императора. Война - Виталий Надыршин

– Во-во… «не повинуйся государю…» – кому понравится?! За что касатик и отсидел в ссылке, – уверенная в том, что все врут и воруют, заявила баронесса.

Шорохов замолк, но по тому, каким был его взгляд – хмурым и серьёзным, было видно, что старый советник разговор не закончил. И точно…

– Что поделаешь?! Мы света не переменим, людей через колено не переломим, а потому должны его брать, как он есть, только не идти вслепую, а ясно видеть, что в нем наше, что чужое.

– Да вы вольнодумец, сударь, – не то с уважением, не то с настороженностью произнесла баронесса, пугливо посмотрев по сторонам. А затем добавила: – Елизавета, детка, вы за дедом-то пригляд имейте, не ровен час…

– Никого он не боится, он даже взяток не брал, когда давали. Он такой!.. – с гордостью произнесла девушка.

– А коль тьма и жизнь становится тяжкой, поневоле в темноте покусишься на чужое… – перекрестившись, совсем тихо произнесла Серафима Георгиевна, до которой с опозданием дошёл смысл спора.

– Однако ж, господа, союзники, чай, не туземцы какие-то, не из тьмы пришли к нам, всё видят. А покусились на наши земли в силу характера сваго подлого и завистливого, – парировала баронесса.

Пожав плечами, старый советник и Серафима Георгиевна не ответили, промолчали.

В это время дилижанс, зажатый на дороге с обеих сторон рядами телег и арбами, везущими в Симферополь и Севастополь провиант, и потоком телег навстречу с больными и ранеными солдатами, матросами в чёрных пальто, волонтёрами из греков и ополченцами с бородами, остановился. Под злобные окрики возницы дилижанс с трудом съехал на одну из улиц Перекопа и легко побежал в направлении гостиницы, известной кучеру.

Дилижанс вскоре остановился. Щелчок открывшейся двери – и голос усталого возницы прервал разговор пассажиров:

– Перекоп, господа. Здесь заночуем, с вашего позволения. Хозяин гостиницы – грек, мой знакомый. Вкусно накормит ужином, возьмёт недорого.

На последнем слове голос мужика дрогнул, и он плутовато ухмыльнулся.

Пётр Иванович, услышав про ужин, резво подскочил и первым вылез наружу. За ним осторожно, кряхтя, подались обе пожилые дамы. Задумавшись, барышня продолжала сидеть.

– Лизонька, внученька, приехали, – протягивая девушке руку, ласково произнёс Пётр Иванович. – Сейчас поужинаем, отдохнём, а завтра – в путь. Скоро мы увидим твоего отца, до Севастополя немного осталось.

Девушка обречённо вздохнула, подала деду руку, другой придержала платье и молча вышла.

Перед приезжими стоял неказистый двухэтажный дом с облупленными оконными рамами, с обвалившейся на стенах штукатуркой и грязным крыльцом, перед которым в свете заходящего солнца поблескивала лужа.

– Война, барин, – видя недоумение пассажиров, больше обращаясь к пожилому господину, виновато произнёс возница. – Откуда тута приличествующий догляд? И, обойдя лужу, запрыгнул на широкое крыльцо сбоку.

Дверь в гостиницу оказалась закрытой. Мужик стал стучать и с каждым ударом всё сильнее и сильнее. Когда после усилий возницы дверь наконец открылась, оттуда, как ни в чём не бывало, выпорхнул содержатель этого заведения. И он оказался действительно греком. При виде клиентов, привезённых знакомым кучером, а следовательно, богатых, хозяин заулыбался во весь рот, обнажая редкие зубы. Видимо, для солидности, прижав обе руки к груди, грек залопотал по-гречески. Затем, дико коверкая слова, перешёл, как он считал, на русский.

– Дарагие! Я есть рад, что ви есть мой кости.

И дальше пошла целая тирада благодарностей, опять же на своём языке. Казалось, ещё немного, и грек в порыве чувств кинется всех целовать… Но, слава богу, до этого не дошло.

– Послушай, любезный, – нетерпеливо произнёс один из «костей», Пётр Иванович, намереваясь остановить поток любезностей хозяина. Но грек всё понял и тут же метнулся за угол дом. Не прошло и минуты, как он, притащив широкую доску, уложил её поверх лужи.

В общем, с горем пополам пассажиры дилижанса оказались внутри заведения, больше похожего на грязный, запущенный нерадивой хозяйкой сарай. И что удивительно, посередине большой комнаты, по-видимому, гостиной, стоял биллиардный стол с потёртым сукном, на котором лежали два кия и разбросанные по всему столу шары, среди которых стояли два стакана с недопитым чаем, пара опрокинутых стопок и повсюду – хлебные крошки.

На стенах этого переделанного под ночлежку сарая с претензиями на гостиницу висели две-три картины местного живописца. Как про себя отметил пожилой господин, по тому, как хозяин часто, словно невзначай, кидал взгляды на эти нетленные произведения искусства, напрашивалась мысль, что сам грек и писал эти картины.

После долгих хождений по грязным конурам с железными кроватями, почему-то называемыми хозяином нумерами, наконец, «кости» как-то разместились.

Усевшись за столом в той же гостиной, где стоял бильярд, гости заказали на ужин бифштекс из говяжьего филе. Отставной тайный советник пожелал, чтобы сие изысканное блюдо было непременно свежим и приготовленным по всем правилам ресторанного искусства. Грек слегка удивился, но на том же языке, который он считал русским, он не только обещал соответствовать этому смелому гастрономическому порыву чувств, но еще и предложил очень вкусные пирожки, борщ и крымское вино. На что любитель изыска, отказавшись от борща, тут же потребовал принести вина, желательно немного охлаждённого.

Видя нетерпение проголодавшихся гостей, грек заспешил на кухню, нырнув в боковую дверь.

Уже смеркалось, когда на столе появились глиняные тарелки с кусками мяса, посыпанными какой-то травой, глиняный кувшин с портером, лепёшки и пирожки. В отдельном кувшине дамам был подан напиток, как потом оказалось, это был узвар.

Мясо подозрительно попахивало, пирожки оказались татарскими мантами, лепёшки – уж точно не сегодняшней выпечки, жёсткие.

Пригубив из кружки портвейн странного цвета, далёкого от янтарного, видимо, местного розлива, советник поморщился. Однако всё равно содержимое выпил и, крякнув, пробурчал:

– Господи, кислятина-то какая… – затем, поразмыслив, что приближается ночь, другого алкоголя нет и не будет, опять наполнил кружку.

Совсем стемнело, на столе появились керосиновые фонари. Ужин прошёл в молчании, прерываемом редкими недовольными восклицаниями женщин по поводу качества пищи. Кислятина, как неоднократно повторял Пётр Иванович, наливая кружку за кружкой, вскоре закончилась. Лизонька ела мало, как, впрочем, и обе дамы. Они больше пили узвар, кстати, не вызывающий нареканий.

После ужина пассажиры вышли на улицу, сели под кипарисами на длинную скамейку за домом и наслаждались прохладным вечером. Грубоватое лицо тайного советника после выпитого кувшина портера раскраснелось, на губах его заиграла хмельная добродушная улыбка весьма довольного собой человека. Он задремал рядом с внучкой.

Наговорившись вдоволь за время утомительного пути и излив друг другу душу, дамы теперь лениво и неспешно вели меж собой разговор, больше сетуя на превратности войны. Обе направлялись в Симферополь, где в госпитале, который ещё надо было разыскать, лежали их сыновья, тяжело раненные в Севастополе на одном из бастионов.