Молодые и красивые. Мода двадцатых годов - Ольга Хорошилова

Авангардисткам явно не повезло со временем и страной. Как раз в те годы в Париже Рауль Дюфи изобретал жесткие геометрические проекты для текстильной фабрики Бьянкини-Ферье, а художница Соня Делоне готовила модному миру симультанную бомбу. Да и люди в Париже были другие – они привыкли ничему не удивляться и мягко, с великодушным интересом воспринимали все оголтело революционное и отчаянно пошлое. В советской республике люди выживали – тщетно выкарабкивались из бедности, одевались как могли, а редкие щеголи «от сохи» регулярно выслушивали в свой адрес нарекания – от соратников-комсомольцев, журналистов и советских обывателей, таких же, как они, детей сумрачных рабочих бараков. И почти никто из них не понимал абстрактное искусство.

Впрочем, несмотря на то что художницы прекратили сотрудничество с ситценабивной фабрикой уже в 1924 году, у них возник круг молодых последователей, в основном из студентов Вхутеина и Московского текстильного института. С одобрения старших товарищей из АХРРа и при поддержке партии они начали проектировать сверхинформативный агиттекстиль, каждый значок, шестеренка и задастая крестьянка которого означали мощь молодого советского государства и предчувствие скорой победы коммунизма. Полагали, что одежда из этих пестрословых материй будет вызывать у их носителей и всех вообще острое желание работать, вступать в партию и всеми силами приближать светлое будущее.

Не вышло. Часто повторенные советские символы обратились в какофонию и обесценились, лозунги превратились в чудно звучащую монотонную бессмыслицу. Получилась опасная антиагитация. Это поняли партработники и свернули производство текстиля в начале тридцатых. Но опыт не был забыт – похожие ткани создавали в период Второй мировой войны в США, Европе и даже Японии. А в шестидесятые Энди Уорхол прославился шелкографическими портретами с агиттекстильным эффектом – принтовал один за другим лица звезд, а получались кислотные абстракции. В каком-то смысле молодые советские художники предвосхитили американский поп-арт.

Владимир Татлин

Пресс-фото конца 1920-х годов.

Архив О. А. Хорошиловой

Борис Кустодиев.

«Праздничный день в деревне».

Рисунок для обложки журнала «Красная панорама». Художник изобразил счастливых советских крестьянок в платьях из веселого конструктивистского текстиля в стиле Варвары Степановой

1928 год. Архив О. А. Хорошиловой

Столь же неудачными были попытки Владимира Татлина внедрить в массовое производство идею «нормаль одежды» – то есть универсальной повседневной одежды, целесообразной, удобной, легко трансформируемой в зависимости от климата и времени суток. К примеру, для пальто, сшитого из непромокаемого материала, он предложил две отстегиваемые подкладки – фланелевую для осени и меховую (баранью) для зимы, которые «прикрепляются к непромокаемому верху (чехлу) специальным шкертом»^[77]. Татлин, безусловно, учитывал сложные экономические обстоятельства и придумал пальто, составленное из трех заменяемых частей, «каждая из них по износу может быть заменена новой». В статье он подробно описал этот проект и, между прочим, сообщил, что оно, а также костюмы «выполнены совместно с трестом Ленинградодежды» ^[78].

Улыбчивая парочка советских рабочих

2-я половина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

Пожалуй, это самые яркие эксперименты в художественной лаборатории большевистской России. В них было много надуманного, но была масса здравых идей с хорошим коммерческим потенциалом. Авангардисты, и это их безусловный плюс, твердо ощущали городскую брусчатку под ногами, учитывали специфику времени, места и менталитета советских граждан. Но, к несчастью, красная арт-мода, интересная, по-юношески максималистская, в чем-то наивная, повторила судьбу русского авангарда, грубо пришпоренного на бегу.

Рабочая молодежь в спортивных костюмах. Обращают внимание трикотажные юбки-бриджи на девушках. Такими крепкими и здоровыми, по мнению партии, должны были быть все молодые люди советской республики

1926 год.

Архив О. А. Хорошиловой

Нэпманский джаз-банд

Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

Костюмы и нравы

Счастливцы, росшие в корсетах, по всем правилам хорошего тона, оставили Россию в первой половине двадцатых. Их «принсипы» пришлись Парижу впору. Нравы новой России определяли бескорсетники – бойкие пролетарские молодцы с инстинктами животного свойства. Уважение к человеку они потеряли во время Первой мировой и Гражданской. К трупам привыкли. Религию осознать не успели – ее отменила революция, а новых стальных заповедей большевики еще не выковали – были заняты борьбой за власть и о нравах особо не думали. НЭП, рожденный в горячке 192 Нода, лишь раззадорил дикие инстинкты. Ночные кабаре, наркотики, алкоголь, железные мускулы и маузеры сделали доступными те виды плотского удовольствия, о которых до 1914 года поминали лишь в церковных анафемах, а во время войны под страхом расстрела практиковали самые отчаянные «фраеры».

О любви никто не говорил. Ее не знали. Общение сводилось к банальному «удовлетворению биологических половых потребностей», как писали врачи. Они же на страницах комсомольской прессы говорили о вреде такого типа «общения», о том, что оно приводит к трудовому бессилию и нежелательной беременности партнерш, что оно связано с «пользованием услугами проституции и опасностью венерического заражения». Не помогало.

Эксцентрические ленинградские декаденты в модных костюмах и макияже. Автор снимка, В. М. Коваленко, позирует справа с коробком спичек