Федор Апраксин. С чистой совестью - Иван Фирсов

Генерал — значит главный. Устанавливая в России эту приставку к званиям фельдмаршала и адмирала, Петр четко наделял людей, имевших этот чин, полномочиями на флоте и в армии.

Генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин не однажды задумывался, за какие заслуги, каким образом стал он генерал-фельдмаршалом. Произошло это в самом начале войны со Швецией. Переходили они вместе с царем к Новгороду и дальше к Нарве. После одного из шумных застолий в Новгороде и родился на свет указ о производстве его в генерал-фельдмаршалы. Он прежде и полком никогда по-настоящему не командовал, а в этом походе в подчинении у него и войск не было. Под стенами злополучной Нарвы он оказался самым старшим по званию, но фактически не у дел. Отъезжая в Новгород, царь взял и его с собой. И, быть может, к лучшему, а то, не дай-то Бог, попал бы в плен к шведам…

Состоя начальником Воинского морского приказа, старался хоть малую толику времени уделить флоту, но все никак не получалось. Заедали архиважные дела в Посольском приказе, Ямском, каждый день дьяки тащили вороха бумаг из Оружейной, Золотой, Серебряной палат. Грешным делом, выходил в море последний раз на «Крепости», когда провожали посольство. Давненько это было… Ныне государь поручил ему новый Балтийский флот, вменил «господину адмиралу над него смотреть, яко вышнему правителю».

Поневоле приходилось знакомиться с кораблями. А они где? В море, у Котлина, тем паче сам государь туда пожалует.

Головин припоздал, царь опередил его, раньше вышел в море. Командир шнявы «Мункер» Наум Сенявин вторую неделю похмелялся каждое утро. Только что его произвели в боцманматы, а друзей-товарищей пруд пруди, с каждым надо отпраздновать. Но вчера вечером получил приказ царя готовить корабль к походу на Котлинский рейд.

Лед на Неве еще не прошел, шняву мотало туда-сюда, рвало с якорей, а государь каждый день теребил: «В море, в море». «Соскучилась, поди, душа морская по простору», — посмеивался про себя командир шнявы.

Первым на Котлинском рейде бросил якорь вице-адмирал Крюйс. Он поднял свой флаг на тридцатидвухпушечном фрегате «Олифант». На самой быстроходной шняве «Мункер» развевался царский штандарт капитан-командира Петра Михайлова.

Один за другим подходили фрегаты, ложились в дрейф.

А в устье Невы шаутбенахт Иван Боцис, командир галерной эскадры, отдавал почести генерал-адмиралу Головину. Встречал пушечной пальбой, игрой на флейтах, с барабанным боем, криками «ура» матросов на вантах.

Головин отдувался, неторопливо поднимаясь по трапу, озирался по сторонам. Такого этикета он не встречал.

— Сие, ваша светлость, — доложил Боцис, — на венецианский манер.

— Ну, как знаешь, — высказался довольный церемонией генерал-адмирал, — поднимай якоря, догоняй государя.

Запели дудки, загремели барабаны.

Галеры и бригантины стройной колонной потянулись из устья Невы.

Тем временем «Мункер» с отрядом фрегатов впервые ушел далеко. Кроншлот давно скрылся из виду. Моряков звал простор, соскучились по морю, свежему ветру, соленой волне. Вскоре на горизонте замаячили линейные корабли шведов.

— Дюжина с лишним, господин капитан-командор, — доложил Сенявин.

— Ну что ж, и то слава Богу, порезвились, — не отрываясь от подзорной трубы, ответил царь. — А тягаться со шведами в открытом море еще рановато. Пушек корабельных мало. Поднять сигнал по линии: «Поворот, все вдруг, на обратный курс!».

Отряд возвратился на Котлинский рейд под прикрытие береговых батарей, сюда-то шведы не сунутся.

Две недели крейсировала русская эскадра на расстоянии дальности стрельбы береговых батарей.

Превосходящая вдвойне армада шведских кораблей так и не решилась приблизиться к Котлину.

Петр с Головиным ушли на «Мункере» в Петербург. Эскадра салютовала генерал-адмиралу в последний раз…

Лето выдалось неспокойное. Правда, позиции русской сухопутной армии под Киевом выглядели довольно прочными. Войска благодаря умелой тактике Меншикова избежали стычки с Карлом XII, выиграв тем самым время и укрепив боевую выучку пехоты и драгунских полков. Но тревожила непонятная позиция союзника Августа II. Пройдет всего два месяца, и он втайне от царя заключит предательское соглашение со шведами.

Посольскому же приказу забот прибавилось. Чтобы не оплошать в политике, надлежало знать достоверно и своевременно доносить царю о замыслах друзей и кознях недругов.

Головин спешил в Киев сообщить последние новости из Европы от Долгорукова и Матвеева, из Стамбула от Толстого, но, увы, до места не добрался, скоропостижно скончался по дороге.

В первых числах августа, едва узнав о кончине генерал-адмирала, царь первым делом обеспокоился о палатах Золотой и Серебряной. «Федор Алексеевич чистой совестью держал казну, берег каждую полушку. Кто у нас на Москве-то обретается взамен? Да нет никого. Тот пьет, тот гуляет, а третий токмо о мошне печется. А воров-то на каждом шагу тьма, хочь боярин, а хочь дьяк».

— Распорядился об отправке Федора Алексеевича, как я указал? — спросил он у Макарова, молодого своего секретаря, и, получив утвердительный ответ, протянул письмо: — Сего же дня пошли нарочным на Воронеж к Апраксину. Сыскать его, где ни есть, и передать из рук в руки.

Макаров положил лист в папку и собрался уходить.

— Сам-то когда его чаял?