Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

— Значит, так будет продолжаться и дальше? — зажглись надеждой утомлённые от вглядывания глаза.

— Хорошо бы.

Значит, Субэдэй был не очень в этом уверен. — Бату уже не впервой задумывался над этим. Почему так получается. Почему, единожды стукнувшись лбом о притолоку, в следующий раз тоже не нагибаются? «Воистину лучше лоб разбить, чем спину согнуть, так, что ли?»

Оттого, что Георгий Всеволодович владимирский послал своего сына поддержать рязанцев, пользы получилось маловато. Вреда — сколько угодно.

Бату — тем более изловив его сына — имел право расценить это как объявление войны. Получалось, что суздальцы напали первыми, а это можно было при надобности раздуть.

На чьей стороне справедливость в глазах местного народа — а значит, и покровительство Неба, — это не самое пустое, когда воюешь вдали от дома.

У Бату было достаточно шептунов, родом урусутов, вот он и подумал: пусть пошатаются по ульдемирскому княжеству в одёжке чернецов или ещё кого, пусть по шепчут по постоялым дворам про справедливого Бату хана, желающего только мира. Про хана, на которого без повода напал алчный Георгий, и вот теперь Бату идёт наказать преступника.

Тут многие Георгия не любят — только факел кинь.

Да, теперь Бату имел прекрасный повод вторгнуться на Владимирскую землю, но всё же колебался: Владимир не Рязань. Там каменные города и сильное войско. Не ровен час, зубы поуродуешь, а оставшиеся выбьют не к ночи вспомянутые родственнички вроде Гуюка.

И всё же не попробовать ли выторговать покорность, имея заложником княжеского сына? Ведь такая удача.

Если меж Георгием и братом его Ярославом уже пролёг глубокий овраг, то по всей науке следует поддержать одного против другого.

Не прожевав кусок, его и собака не глотает.

Полководцы Гуюка тоже не подкачали — войска князей разбежались. Коломну взяли без труда и отдали на трёхдневное разграбление.

Под Коломной судьба улыбнулась Бату и ещё в одном: погиб последний уцелевший сын Чингиса хан Кулкан. Он был из тех, чья отвага шла впереди ума. Кулкан считал себя правоверным чингисидом и упорно не хотел замечать, что дедовы заветы существуют только в ритуальных призывах, что цвет времени безвозвратно изменился. Он был из тех, кто честно не разбирался в людях, и его слепая жестокость проистекала не из-за больного нрава, как, например, у Гуюка, а так — по простоте душевной.

Такой человек мог стать беспощадным орудием в руках кого угодно, и уж, конечно, случись что, стал бы на сторону Гуюка.

«Строгое следование заветам деда» — это был Гуюков меч, а Кулкан с трогательной честностью старался им следовать.

Глупая смерть Кулкана относилась и к случайному везению: если бы Бату тоже принимал участие в той злополучной битве, этот недосмотр мог бы стать для джихангира одним из тяжёлых обвинений. Теперь же ответственность за то, что недоглядели, всецело нёс Гуюк.

Когда возникнут в будущем споры, его всегда можно обвинить в том, что эта смерть не случайна.

— Знаешь, что он скажет? — испортил всю радость дотошный Субэдэй.

— Дело нехитрое: обвинит меня в том, что убийство Кулкана — это наш заговор, что мы заблаговременно послали в крепость человека, чтобы он оттуда выстрелил. Кто такой глупости поверит?

— Кому надо — поверят. Будут другие поклёпы, тогда для приправы кинут в котёл и это... — Субэдэй всегда предпочитал рассматривать самое худшее. — Обязательно другие найдутся, ты стервятников знаешь.

Гуюку теперь трудно было разжигать неприязнь к Батыю в своих войсках. Напоминать о Пронске он не мог — сам бы себя высек, а что до остального, то как-то получалось, что из-за Бату они получают добычу без большого кровопролития, а Гуюк их казнит перед строем. В этой ситуации против соперника работал излюбленный «метод ужаса» на него же.

Так или иначе, но, заняв Гуюковых кераитов Коломной, Бату освободил свои силы для более важной задачи: ловли «на живца» Евпатия Коловрата.

Оставив Прокуду на попечении бабки Бичихи, Боэмунд устремился к тайнику, вытащил пайдзу и поскакал в монгольский лагерь. Подъезжая к дозорной сотне, он заблаговременно обмотал лицо до глаз — знать его обличье должны были немногие, — показал пайдзу дозорным. После этого со скоростью, на какую только способны свежие кони, его доставили к джихангиру. Там он рассказал про отряд Евпатия, про то, что, кажется, сможет завоевать доверие вожака. Дальше дело за малым — искусить.

— Соблазн захватить тёпленьким самого джихангира должен опьянить и осторожного волка.

— А не опьянится, что тогда?

— В таких наспех сколоченных отрядах бывает много ухватистых удальцов. Цены им нет во время набега, а послушания мало. Я не я буду — вляпается багатур в петлю. А наши «шептуны» теперь пусть говорят, что явившаяся мне Богородица была «черниговска», впрочем, там уже и без того молва в нужную сторону побежала.