День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

Григорий, натыкаясь в темноте на стулья, прошел к столу, включил настольную лампу, задернул тюлевые шторы и, торопливо сбросив с плеч кожаную тужурку, указал Чернявскому на стул подле стены:

– Ты говоришь, железа нет в Приречье?

Широкое лицо Тихона Павловича слегка покраснело. Он взглянул заплывшими глазками на Григория, распахнул пиджак, подобрал под себя толстые ноги, неуверенно ответил:

– Промышленного нет. А так это… беднорудное – встречается. А вот познакомься. А впрочем, все чепуха. Ничего нет постоянного на белом свете. Сегодня неудача – завтра удача.

Григорий молча взял отчет Чернявского и, стоя у стола, начал перечитывать.

«…Изучая характер геологических структур в бассейне Приречья, – писал Чернявский, – я был убежден, что данные находки гематитовых руд являются случайными выходами пород, не имеющими промышленного значения».

«Г. Муравьев, ознакомившись с гематитовой галькой, высказал предположение о наличии в районе П. коренного месторождения, давшего рудный материал для образования конгломерата. Им же была запроектирована крупная поисковая ревизионная разведка в бассейне П.».

«По рекам Налим, Варгатей, Карпушка полевые работы, производившиеся мною и Редькиным, позволили обнаружить гематизированные сланцы с содержанием железа главным образом в осадочных породах, для эксплуатации непригодные…»

Чем далее вчитывался в отчет Чернявского Григорий, тем становился мрачнее. Сто семнадцать проб было взято Чернявским. Пятьдесят шесть шурфов вырыто в разных местах. Произведены лабораторные анализы его образцов… За два месяца поисковых работ Чернявский и Редькин исходили более трехсот километров тайги! Да, он, Чернявский, утверждает: железорудного месторождения в бассейне Приречья нет. Муравьев развернул на столе геологическую карту и, дочитывая отчет, молча водил пальцем по карте.

Фекла Макаровна подала чай в двух стаканах.

– Куда поставить-то? – спросила она, сухо поджав губы и не поклонившись Чернявскому.

– Да вот сюда, – Григорий ткнул рукой в угол, к дивану.

– Да куда же сюда? На диван, что ли?

– Да, да, – подтвердил Григорий, разгибаясь. И, не обращая внимания на тетушку и на ее чай, вдруг заговорил резким фальцетом: – Вздор, вздор!.. Такая чепуха!.. Такая чепуха!.. – и, сунув Чернявскому отчет, так круто повернулся боком к величавой Фекле Макаровне, что чуть было не вышиб у нее из рук стаканы.

– Да куда тебе стаканы-то?!

Григорий рассеянно взглянул на тетушку, торопливо закурил, пододвинул к столу кресло, сел и, уставившись тяжелым, испытующим взглядом на Тихона, заговорил сердито:

– Говоришь, мы врезались? Не-ет. Ты пытаешься врезать меня в грязь. Ничего не выйдет!.. Все твои выводы будут опрокинуты, как бейские. Тогда, в Бее, я тебя защищал. Твое пьянство, шкурные замашки и всю твою казенную работу. А теперь – баста. Довольно! Как мог ты так легко разделаться с таким большим куском тайги? Как мог ты противопоставить себя всем, кто там бывал?! Как мог ты поставить свои шкурные интересы выше интересов государства?! Это сквозит в каждой строке отчета. Ты утверждаешь, что взято сто семнадцать проб. Где? Где взято? В ста семнадцати местах? Ничего подобного! В двух-трех. Это уже обман. Пятьдесят шесть шурфов и триста километров за пятьдесят четыре дня? Ложь! Не верю. Ни одному твоему слову не верю! – выкрикнул Муравьев и, отбросив рукою кресло, порывисто встал и заходил по комнате своими лисье-нервными, бесшумными шагами.

Фекла Макаровна покачала головой и поспешно унесла чай.

– Горячо берешь, Григорий, – зло возразил Чернявский, степенно поднимаясь со стула. – Горячо берешь! Я ведь, братец, фантазировать не умею. У меня и горизонты уˊже: обыкновенные, деловые горизонты. Ты в Мелешках пророчил железо, а его там и нет. Тогда мы вместе ломали себе ноги в поисках, а теперь мне довелось одному. Ты и без трескучих фраз; государственные, шкурные! Какие шкурные? Если ты завалился в этом, значит, мои шкурные интересы?

– Не юли!

– Я говорю: будь справедливее, – уклонился Чернявский, тяжко вздохнув. – Из-за пустяков ссориться нечего. Другое дело, если бы я умышленно подставил тебе ногу. А ведь я всей душой…

– Ну-ну. – Муравьев ухмыльнулся. – Ты, конечно, от всей души расположен ко мне и более всего к… золоту!

Тихон Павлович побледнел и уставился на Григория широко открытыми глазами.

– А золото, – глухо и зло продолжал Григорий, – что и говорить, металл благородный, Тихон Павлович. Ценный металл, Тихон Павлович. Так и хватает за душу, как говорит Редькин. Для твоей души в золоте сосредоточен весь магнит, как ты признался мне в Верхнем Кидыме. Что и говорить: золото!.. На трех страницах ты думаешь о железе, а на девяти страницах смакуешь новое месторождение золотых россыпей… Что ж, это хорошее дело – новое месторождение! Я не против. Там вы и шурфы рыли. Но железо… Железо – кровь тяжелой промышленности! Железо – мышцы сельского хозяйства! Железо – пушки, снаряды, мины, торпеды, танки, моторы, корабли, пароходы, города, дороги и даже гвозди в твоих штиблетах – тоже железо!.. Вот так, Тихон Павлович. И мы найдем сибирское месторождение. Найдем!.. Через десять-пятнадцать лет в Сибири задымятся домны. Кузбасс – это только огонек, от которого мы пойдем дальше. Да, да, это только огонек.

И вдруг круто:

– Не искали вы железа!

Чернявский вяло опустился на диван. Ему бы надо защищать результаты разведки, а тут, как на грех, он не знает, что сказать в свое оправдание. Надо что-то придумать… Иначе Муравьев поднимет шум у Сапарова, и снова пошлют разведку. И вдруг там найдут железо?! Тогда выплывут наружу бейские дела Тихона Павловича, найдут свежие узелочки в Приречье. Надо что-то придумать…

Холодный пот выступил на высоком лбу Чернявского. Плечи его еще более опустились. Весь он как-то сжался, ссутулился и низко уронил белобрысую голову. А Григорий говорил о прошлом… Они дружили более семи лет. Вместе мерзли в палатках на Алтае… Григорий спас ему жизнь в ущелье Алатау во время оползня ледника. Совсем недавно, в марте, они двое вот в этой багровой комнате пели песни. Они грели друг друга своим теплом, надеждами, дерзаниями. И вот что-то алчное проснулось в душе Тихона Павловича в Приречье…

4

После отъезда Редькина и Чернявского из тайги Иван Иванович неотступно наблюдал за лесообъездчиком Вихрастым Игнашкой, которого Редькин брал с собой в разведку. И вчера ночью мараловод Павел сообщил Ивану Ивановичу, что непутевый Игнашка вместе со своей Марьей «сматывает удочки» с займища.

Утром Вихрастый Игнашка, жалуясь Ивану Ивановичу на боль в позвоночнике и на ломоту в суставах, не выехал на объезд лесосек и занялся своими делами. Улучив момент, вечером он вместе с Марьей погрузил все свои пожитки на пузатого пегого мерина и тихонько подался в сторону Верхнего Варгатея. А там думал пересесть