Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

Обстоятельства, однако, изменились. Во-первых, шах Тахмасп ратифицировал трактат, но включил в него пункт о предварительной «отдаче» Лагиджана и вычеркнул упоминание о пятимесячном сроке передачи провинций и седьмую статью об амнистии для служивших русским гилянцев («прощение» провозглашалось отдельным указом, который можно было отменить или трактовать в нужном смысле) и не желал возвращать этот «артикул» в текст договора. После представлений по этому поводу Мирза Ибрагим впал в «великую конфузию». Во время очередной неформальной «подсылки» переводчик Муртаза Тевкелев уговорил его отступиться от немедленной передачи Лагиджана и Кутума; но посол откровенно боялся возвращаться с новым текстом договора к своему повелителю, тем более что российские дипломаты устранили из текста упоминание о турках как общих «неприятелях». Шафиров же нервничал и в своих донесениях высказывал опасения, что твердость его коллеги грозит «всеконечным разрывом всех у нас чинимых с шахом трактатов, и впредь можем у них весь кредит потерять».

Во-вторых, изменилось положение самого шаха. Пока Надир был занят осадой упорно сопротивлявшегося Герата, Тахмасп начал военные действия против турок. Он хотел сам отвоевать у них Ереван и Нахичевань, однако в апреле 1731 года иранские войска были разбиты под Ереваном и отступили к Тебризу; другая турецкая армия в это время двигалась на Хамадан. В начале сентября Тахмасп поспешил туда, покинув Тебриз, но в сражении 5 сентября был разгромлен и с остатками своего воинства отступил к Казвину. Жители лишенного укреплений Тебриза оставили город, и он был занят турками.

Левашов не зря платил своим агентам — он отмечал в доношениях, что «повсюды шпионы от нас непрестанно отправляютца». Армянин Мурад Аврамов сообщал из ставки шаха, что в поражении виноват сам монарх, который с перепоя («от шумства») бросил несколько отрядов на все турецкое войско. Официальное извещение о победе, присланное Ахмед-пашой из Багдада, командующий сверил с донесением другого своего шпиона из турецкого лагеря. Кулла Гамет Хаджимугаметев сообщал, что нетрезвый шах скакал по лагерю и велел палить из пушек, радуясь скорому миру, а турки приняли эту канонаду за начало военных действий и пошли в атаку.

Разночтения в деталях не отменяли главного — войска шаха были разбиты, и турки вновь заняли Хамадан, Керманшах, Тебриз. От посланных в Тебриз подполковника Юрлова и Аврамова поступили ведения о том, что иранцы «не в бодроство приходят, но более слабеют от своего непорядочного состояния, а впредь надежды их никакой подаваемой не имеется». Переговоры замерли, но Левашов и Шафиров делали все от них зависящее, чтобы побудить министров Тахмаспа (к ним был отправлен Аврамов) не допустить мира с турками и вновь поставить Тахмасп Кули-хана во главе персидской армии, несмотря на его недавние угрозы. Шахские придворные боялись Надира и именовали «большим дияволом»; Левашов в донесениях называл его «степным зверем», но срочно послал в его лагерь муллу Хасана и рештского «писаря» Агу Эмина. Мулла официально должен был «обнадежить» выскочку в «склонности» к нему российской государыни как к единственному в Иране «доброму воину и благонамеренному оборонителю своего отечества», а неофициально — выяснить, намерен ли тот «вступаться за шаха или искать своих выгод».

К тому времени командующий от посланного к Надиру под видом «индейского дервиша» агента Хаджи Мухиба Мугаметева уже знал о сдаче Герата. Следил он и за передвижениями шаха, прибывшего сначала в Тегеран, а затем в Исфахан. Потерпев поражение, неудачливый полководец пытался обвинить своих же ханов, которых посадил под арест, а одного из них даже велел казнить — но тот, в свою очередь, упрекал повелителя, что он первым бежал с поля боя.

Мирзу Ибрагима уговорили «возобновить негоциацию». 5 февраля Левашов сообщил: исправленный трактат, наконец, «окончен» 21 января ценой немедленной уступки Лагиджана и передачи налогов за те месяцы, пока войска еще будут находиться в Гиляне (генерал резонно полагал, что собрать их все равно не удастся); незавоеванный Астрабад и Гилян «по Куру реку» в течение пяти месяцев после ратификации трактата должны быть переданы Россией иранским властям «с единого великодушия своего, невзирая на толь многие миллионы, на воинские иждивения употребленных своих денег и на урон войск своих, от начала вступления в Персию понесенный».

Оставшиеся прикаспийские провинции были «додержаны» — российская императрица обещала «их тако ж возвратить во владение его шахова величества, сколь скоро в том безопасность усмотрится, а именно: когда шахово величество неприятелей своих, которые ныне имеются, из своих наследных провинций выгонит и в спокойное владение государство свое приведет» (что могло продолжаться довольно долго) и при условии, чтобы эти территории «ни под каким образом в другие державы отданы не были».

Российское правительство освобождало от пошлин вывозимые из России в Иран товары, если таковые покупались персидскими купцами «про обиход шаха; остальные же товары пошлиной облагались. Шах, в свою очередь, обязался предоставить российским купцам право беспошлинной торговли как на территории Ирана, так и при транзитной торговле с Индией и другими странами; гарантировал неприкосновенность имущества и личности торговцев (в том числе запрещал грабежи и хищения с их разбитых на море судов) и выделение мест для строительства их караван-сараев, складов и лавок. Кроме того, он обязывался «учинить правосудие» пострадавшим во время погрома Шемахи в 1721 году, возместить ущерб и, «доправя на тех, которые той обиде российских подданных виновны, или на наследниках их, из движимых и недвижимых имений оным учинить награждение». Наконец, отдельная седьмая статья договора гарантировала права тех местных жителей, которые «во время вступления и пребывания войск всероссийских в провинциях и городах персидских в услугах и управлении чинов и в подданстве их императорского величества всероссийского были; не имеет то от страны его шахова величества причтено быть в неверности, и не имеют оные по выступлении войск всероссийских за то претерпеть в персонах своих и имениях никакого повреждения, наказания и разорения».

Своей государыне командующий в знак радостного события преподнес «рабской мой дар»: три «лала червчатые» (рубина) (самый крупный весом в 21 золотник и два по пять золотников) общей ценой в семь тысяч рублей — кажется, те самые, ради которых он задержал караван из Бухары. Однако «упредить турецкой мир с персиянами» Левашову не удалось. Согласно подписанному в январе 1732 года договору, шах Тахмасп уступал султану Тбилиси, Ереван, Гянджу, Шемаху с Ширванской областью и Дагестан — в том числе и земли, являвшиеся «российской порцией». Тебриз и Керманшах возвращались Ирану, а река Араке признавалась границей двух держав в Закавказье. Этот акт можно считать направленным против России, поскольку он предполагал совместные усилия примирившихся сторон, чтобы «принудить россиян к отдаче взятых ими у персиян земель».

22 марта 1732 года в Решт прибыла новая ратификационная грамота Тахмаспа, на этот раз не содержавшая каких-либо неожиданностей. Еще некоторое время ушло на отправку трактата в Петербург, пока, наконец, Левашов 9 июня не сообщил о состоявшейся «отдаче» российской ратификации. Торжественная церемония состоялась 13 мая: Левашов вручил присланную из Петербурга грамоту послу Мирзе Ибрагиму, а тот ее «на голову подняв и целовав, отдал секретарю своему». От имени шаха Шафирову и Левашову были вручены «милостивое письмо» и роскошные халаты «з завоем на чалму и серебреными парчевыми кушаками». В ответ шаху доставили обещанные подарки, хотя и в сильно уменьшившемся количестве: из 43 птиц к персидскому двору довезли только семь — остальные погибли в дороге и во время зимовки в Гиляне. Отслужив благодарственный молебен с пушечной пальбой и беглым ружейным огнем, командование устроило «трактование» иранским дипломатам и офицерам корпуса с надлежащими тостами и фейерверком. Празднование завершилось музыкой; «танцы отправлялись чрез обретающихся здесь кавалеров и дам, к немалому удивлению сего, не знающего таких веселий, народу».