Вещи, о которых мы не можем рассказать - Келли Риммер

– Скопления? – повторила я в замешательстве. Юстина смерила меня пристальным взглядом, схватила за локоть и притянула к себе.

– Скопления людей на границе, – прошептала она, как будто мы делились скандальной сплетней. – Ты должна знать! Вот почему очень многие запасаются.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – призналась я, и, прежде чем мой отец вернулся, Юстина торопливым шепотом сообщила, что гитлеровская армия нацелилась на нас; вторжение теперь кажется неизбежным.

– Не могу поверить, что твои родители не предупредили тебя, – прошептала она.

– Они обращаются со мной, как с ребенком, – простонала я, качая головой. – Они думают, что им нужно защитить свой хрупкий маленький цветок от новостей, которые могут меня расстроить.

Я достаточно знала о ситуации с нацистским режимом, чтобы нервничать, но тем не менее растерялась от такой новости. Нацелилась на нас? Чего они могут от нас хотеть? Юстина предложила ответ еще до того, как я задала этот вопрос.

– Мой отец говорит, что это из-за евреев. Он говорит, что если бы у нас в стране не было так много евреев, Гитлер оставил бы нас в покое. Ты же знаешь, какой он, Алина. Отец всегда винит евреев. И ты знаешь, какой твой отец…

– Поляк – это поляк, – ошеломленно прошептала я, автоматически повторяя слова, прежде чем снова сосредоточиться на своей подруге. – Но, Юстина, ты уверена? Мы действительно собираемся вступить в войну?

– О, не волнуйся, – проговорила Юстина, одарив меня уверенной улыбкой. – Все говорят, что у нацистов почти нет боеприпасов и польская армия быстро разгромит их. Отец совершенно уверен, что все закончится в течение нескольких недель.

И в этот момент я словно прозрела: впервые я поняла недавнюю лихорадочную активность моих родителей и братьев, и я наконец осознала их ошеломляющую настойчивость в консервации различных припасов, задолго до того, как мы обычно это делали. Когда мой отец направил подводу обратно к нашему дому, я обратила внимание, что даже дороги необычно оживлены, и это не было признаком того, что горожане радуются теплой погоде: скорее, люди переезжали. Люди будто существовали в другом режиме – все куда-то спешили. Некоторые направлялись в Варшаву или Краков, предполагая, что в крупных городах будет безопаснее. Казалось, никто не знал, что делать, но не в нашей национальной природе было оставаться на месте и ждать катастрофы, поэтому люди продолжали действовать. С моих глаз словно спала пелена, и мне казалось, что жители моего города суетятся, как муравьи перед бурей.

– Это правда? Про вторжение?

– Тебе не нужно беспокоиться об этом, – хрипло сказал отец. – Когда придет время беспокоиться, мы с мамой дадим тебе знать.

В тот вечер я села и написала Томашу совсем другое письмо, чем планировала. Целую страницу я просто умоляла его вернуться домой.

«Не пытайся быть храбрым, Томаш. Не жди страшного. Просто возвращайся домой — и будешь в безопасности».

Теперь я не совсем понимаю, с чего я решила, учитывая нашу близость к границе, что дом будет для нас безопасным местом. Но в любом случае Томаш не вернулся.

Все развалилось так быстро, что даже если он и отправил мне ответное письмо, оно так и не дошло. Мне показалось, что привычная жизнь рухнула в одночасье.

1 сентября 1939 года меня пробудил от глубокого сна звук дребезжащего стекла в окне моей спальни. Сначала я не узнала звук приближающихся самолетов. Я даже не осознавала, что мы в опасности, пока не услышала, как отец кричит из комнаты рядом со мной.

– Проснись! Мы должны добраться до сарая! – кричал он хриплым спросонья голосом.

– Что происходит? – отозвалась я, откидывая одеяло и соскальзывая с кровати. Я едва успела открыть дверь своей спальни, когда вдалеке раздался первый из множества взрывов, и окна снова задребезжали, на этот раз сильнее. В нашем крошечном доме было темно, но когда мама распахнула входную дверь, внутрь хлынул лунный свет, и я увидела, как братья бегут к ней. Я знала, что мне тоже нужно бежать, но мои ноги не двигались – возможно, я все еще была в полусне, или, возможно, это было потому, что все происходящее походило на ужасный кошмар, и я никак не могла заставить себя сдвинуться с места. Филипе добрался до входной двери, заметил меня и пересек маленькую гостиную, чтобы взять меня за руку.

– Что происходит? – повторила я, когда он потащил меня к сараю.

– Нацисты сбрасывают бомбы с самолетов, – мрачно сказал мне Филипе. – Мы подготовились, и у нас есть план, Алина. Просто делай, как говорит отец, и у нас все будет хорошо.

Он втолкнул меня в сарай вслед за Станиславом, отцом и мамой, и как только мы оказались внутри, отец закрыл за нами тяжелую дверь. Кровь застучала в висках от внезапной темноты, но затем я услышала скрип петель открывающейся в полу задвижки.

– Только не в подвал, – запротестовала я. – Пожалуйста, мама…

Руки Филипе опустились мне на плечи, и он подтолкнул меня к отверстию, мама схватила меня за запястье и потянула вниз. Ее пальцы впились мне в кожу, и я отчаянно отстранилась, пытаясь отступить назад.

– Нет, – запротестовала я. – Мама, Филипе, вы же знаете, что я не могу туда спуститься…

– Алина, – настойчиво произнес Филипе. – Что страшнее – темнота или бомба, упавшая тебе на голову?

Я позволила им утащить меня вниз, в удушающую темноту. Когда я погрузилась в тесное пространство, звук моего сердцебиения показался мне неестественно громким. Я поползла по грязному полу, чтобы найти угол, села, обхватив руками колени. Когда раздавался следующий раунд гулких раскатов, я невольно вскрикивала. Довольно скоро я сидела на грязном полу в позе эмбриона, зажав уши руками. Особенно громкий взрыв потряс весь подвал, и когда на нас посыпалась пыль, я обнаружила, что рыдаю от страха.

– Это был наш дом? – выдавила я сквозь слезы, когда на мгновение наступила тишина.

– Нет, – ответил отец, его тон был мягко упрекающим. – Мы поймем, когда это коснется нашего дома. Это в Тшебине: они, вероятно, бомбят железнодорожную линию… может быть, промышленные здания. У них нет причин разрушать наши дома. Скорее всего, мы в безопасности, но будем прятаться здесь, пока это не прекратится, просто чтобы быть уверенными.

Филипе и Станислав сели по обе стороны от меня, а затем подвал снова наполнился давящей тишиной, когда мы замерли в ожидании следующего взрыва. Но, к нашему удивлению, послышались более приятные звуки.

– Привет?! – раздался далекий приглушенный голос. – Мама? Отец?

Мама вскрикнула от радости и открыла люк, затем забралась