Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Александрос Пападиамандис

ей позволяли заботы о детях, которые рождались один за другим. Тем более в маленьких деревнях «нет специалистов, но есть мастера на все руки». Так, лавочник в небольшом поселке продавал всякую мелочь и разные снадобья и к тому же был ростовщиком, и такой хорошей ткачихе, какой являлась Франгоянну, ничего не мешало быть еще и акушеркой или знахаркой, а также заниматься другими профессиями, главное — быть смекалистой, а Франгоянну была смекалистей всех женщин.

Она сушила разные травы, делала восковые мази и растирания, снимала порчу, приготавливала лекарства для больных, бледных и малокровных девушек, для беременных и рожениц и для тех, кто страдает женскими болезнями. Неся в левой руке корзинку, Хадула в сопровождении младших детей, Димитриса восьми лет и шестилетней Криньо, отправлялась в поля, в горы, перебиралась через овраги, долины и реки, искала травы, которые она знала, — пролеску, аронник, цикламен и всякие другие, срезала их или же вырывала с корнем, складывала к себе в корзинку и вечером возвращалась домой.

Из них она делала лекарственные мази, которые потом рекомендовала как проверенные средства против хронических болей в груди, желудке, кишечнике и тому подобное. И хоть прибыль была небольшой, ей все же удалось благодаря этим занятиям построить со временем свое гнездышко. Но ее птенчики начали оперяться и улетать на чужбину: старший сын Стафис, двадцати лет, перебрался в Америку и, прислав одно или два письма, пропал и больше не подавал признаков жизни. Через три года ее второй сын, Ялис, повзрослев, также сел на корабль.

Оба в ранней юности пытались заняться отцовским ремеслом, но ни один не преуспел, да и не хотели они им ограничиваться. Ялис, будучи нежным сыном и заботливым братом, написал матери из Марселя, что он также решил отправиться в Америку и найти своего старшего брата. С тех пор прошло много лет, и от обоих ни слуху ни духу.

Эти события заставили Хадулу вспомнить одну из самых забавных народных сказок. В ней говорится о том, как сыновья одной Старухи по очереди упали в кадушку с медом и увязли в нем: первый — потому что ему захотелось немного меда, второй — потому что хотел спасти брата, третьего же послали вернуть обоих. Затем в кадушку провалился и Старик, который пришел посмотреть, что стало с сыновьями. В конце концов только Старуха, которая пошла на поиски родных, увидев четырех увязших в меде мужчин, не стала приближаться к кадушке. Как любая старуха, она была хитрая и осторожная. Повернувшись к родным, она назидательно произнесла: «Это чтоб вам жизнь медом не казалась!»

Между тем, после того как Стафис и Ялис уплыли в Америку и, словно лотофаги или испившие из Леты, забыли все на свете, Дельхаро, ее первая дочь, все расцветала и расцветала. И Амерса, которая была на четыре года младше сестры, взрослела так же быстро, и в какой-то момент очень «вымахала». Она была мужеподобной, смуглой и резвой, и соседки называли ее «мужиком в юбке». И младшенькая, Криньо, то есть Лилечка[35], что, увы, не была бела, словно лилия, а просто бледна, также начинала созревать.

«Боже, как же быстро они взрослеют!» — думала Франгоянну. В каком саду, на каком лугу, какой весной вырастает это растение! И как оно прорастает, расцветает, распускается и разрастается! И все эти росточки, все эти саженцы также превратятся однажды в клумбы, заросли, сады? И так и будет продолжаться? В каждой семье, в каждом округе, районе, городе есть по две-три девочки. У некоторых четыре, у кого-то пять. У одной было шесть дочерей и ни одного сына, у другой семь дочерей и один сын, которому было суждено стать совершенно бесполезным.

И вот все родители, все семейные пары, все вдовы должны были во что бы то ни стало выдать замуж своих дочерей — всех пятерых, шестерых, а то и семерых! И за всеми дать приданое. Каждая бедная семья, каждая вдовица-мать с жалким полем в четверть десятины и убогой лачугой, измученная, вынужденная подрабатывать на стороне — обслуживать чужую богатую семью, работать у них в поле, на плантациях фиговых и тутовых деревьев, собирая листья и производя немного шелка, или же вскармливать двух-трех коз или ярок — и рассорившаяся со всеми соседями, платящая штрафы за малейший ущерб, облагаемая со всех сторон налогами и питающаяся ячменным хлебом, смоченным соленым потом, и вот эта женщина обязана пристроить всех своих дочерей и дать за ними пять, шесть, а то и семь раз приданое! О Боже!

И еще какое приданое по обычаям острова! «Дом в Котроньи, виноградник в Аммудье, оливковую рощу в Лехуни, поле в Строфлье». В последние годы, примерно в середине века, пристала еще одна зараза. Это обязательная наличность, называемая в Константинополе трахомой, — обычай, который, если я не ошибаюсь, в конце концов запретила Великая Церковь. Согласно этому обычаю, семья была обязана дать за невестой наличные деньги. Две тысячи, тысячу, пятьсот, кто сколько мог. Иначе пусть семья оставит себе своих дочерей. Положит их на полку — пусть останутся в девках! Запрёт в шкафу. Отправит в музей.

Глава 4

Вот о чем думала старуха в бессонную ночь. Петух пропел во второй раз. Должно быть, пошел третий час ночи. Месяц — январь. Свищет северный ветер. Огонь в камине потух. У Франгоянну пробежала дрожь по спине и заледенели ноги. Она хотела подняться, принести еще дров из предбанника, чтобы подбросить их в камин и снова разжечь огонь. Но замешкалась и почувствовала легкую дремоту — возможно, первый признак надвигающегося сна.

В этот момент — так некстати, ведь она только закрыла глаза, — послышался странный стук в дверь. Старуха всполошилась. Она не хотела кричать «Кто там?», дабы не разбудить роженицу, но, прогнав дремоту, которую и так уже прервал резкий стук, медленно поднялась и вышла из комнаты. Еще не дойдя до входной двери, она услышала знакомый тихий голос:

— Мама!

Она узнала голос Амерсы. Это была ее вторая дочь.

— Эй, ты чего? Стряслось что?

Хадула открыла дверь.

— Мама, — повторила Амерса, задыхаясь. — Что с ребеночком? Она жива?

— Спит, только успокоилась, — ответила старуха. — Да что на тебя нашло?!

— Мне приснилось, что она умерла. — Амерса говорила все еще дрожащим голосом.

— А кабы и померла, то что? — цинично спросила старуха. — Ты поднялась и пришла поглядеть?

Дом Янну, где она жила с двумя незамужними дочерьми (в те дни, когда она не ночевала подле роженицы), находился чуть поодаль, в нескольких