Журавль среди волков - Джун Хёр

Или твоей? Я помотала головой, стараясь не думать о крови на ширме.

– Поэтому ты – через пару дней, когда оправишься от раны, – станешь моей новой помощницей, – объяснила хозяйка. – Ты умеешь готовить?

– Нет.

– А стирать одежду?

– Нет…

– Что же ты умеешь? – не выдержала Юль и схватила меня за руку. – Ладони у тебя мягкие, но ты не из знати. Наверное, кто-то тебя избаловал… Старшая сестра?

Я вздрогнула. Все два года после того, как не стало родителей, Суён усердно трудилась, а я бездельничала – боялась, что загрубеют руки. «Мне не такая жизнь была суждена», – обычно говорила я в свою защиту.

– Ясно, ты из таких младших сестёр, – проговорила Юль.

– В каком смысле? – спросила я севшим голосом. В горле у меня встал ком.

– Должно быть, после смерти родителей твоя старшая сестра чувствовала себя ужасно одинокой, – продолжала Юль, словно не слыша. – Они ведь мертвы, я права?

Не успела я ничего ответить, как она быстро добавила:

– Прибираться хотя бы сможешь? Тебе же больше негде остановиться, не так ли?

Всё так. Я стиснула зубы и проглотила свою гордость.

– Пожалуй. Я попытаюсь.

Юль отпустила мою руку и отвернулась положить миски и бинты обратно на поднос.

– Если задержишься в нашей деревеньке, имей в виду: мы всегда прячемся, когда бьют в колокол. Он предупреждает нас о приближении вана. Ёнсан-гун похищает девушек с улиц, словно срывает цветы с поля. А если заметишь что-то необычное или услышишь странные разговоры о политике,– тут она отвела взгляд,– не обращай внимания. Нашим гостям нравится чанги[5], а это игра, в которой важна стратегия. Поэтому они часто обсуждают свои планы, и не только за доской. Ты об этом не думай, а сосредоточься на поисках сестры. Хорошо?

В памяти вновь всплыла комната за ширмой, и я ответила:

– Конечно.

* * *

Я проснулась среди ночи, крик застрял у меня в горле.

Мне снилось, что Суён утягивают в темноту и клыки врезаются ей в плоть. Чувство вины и ненависти к себе вонзилось в мою грудь острой иглой. Из-за меня сестра попала во дворец, из-за меня терпит невыразимое унижение. Я попыталась нащупать походный мешок, но вспомнила, что потеряла его где-то в лесу. Вместе со всеми косточками санчжоин, которые там оставались – наверное, около дюжины. Много месяцев я старательно собирала их, извлекая из сушёных плодов унаби, а теперь лишилась даже последних запасов.

Эти косточки считались лекарственными, но для меня стали священными. Я клала их себе на язык с обещанием, что ко мне придёт сон, минута отдыха от безотрадной жизни. Но у меня больше нет санчжоин, нет ничего, что я взяла с собой в дорогу. Я подошла к чаше с водой и умылась дрожащими руками, а затем открыла окно, оклеенное бумагой ханчжи, и выглянула на улицу. Там было ещё темно, и тишину жаркой, влажной ночи нарушало лишь стрекотание сверчков.

Грудь сдавило железным обручем. Да, это я виновата. Это всё моя вина.

Если бы я послушала сестру, которая всего лишь заботилась о моей безопасности, мы бы не поссорились, я бы не выбежала на улицу, и она не попала бы в ловушку.

Если бы, если бы.

Я попыталась припомнить хоть один день, когда мы не ругались с Суён, но не смогла. Сердце кольнуло. Мы и правда сильно отдалились друг от друга, не так ли?

Боль в сердце лишь нарастала вместе со страшным осознанием, что окутало меня холодным туманом. Несмотря на драгоценные моменты из детства, которые нас связывали, пропасть между мной и Суён росла по мере того, как формировались наши характеры. Она была преданной старшей сестрой, а я – озорницей, которой всё прощали.

Впервые я ощутила этот разлом в то утро, когда вбежала к ней в комнату в слезах, горюя оттого, что Суён хотят выдать замуж за молодого человека на другом краю страны и ей придётся уехать далеко-далеко, чтобы жить с его семьёй. Я была раздавлена этой новостью, но Суён отвернулась от меня, как будто с отвращением, и всё время, пока я изливала ей душу, молча писала в свой дневник, не обращая внимания на мои слёзы.

Той же ночью я тайком прочла её запись.

Как же тяжело быть старшей сестрой. Сегодня я впервые возразила отцу, и он взглянул на меня с таким разочарованием, что весь мой мир пошатнулся. Почему он видит лишь моё непослушание, но не глубокую любовь к нему? Ведь я могла бы жить рядом с домом, заботиться о родителях, когда они постареют… Хотелось бы мне расплакаться, закатить истерику, как это часто делает моя младшая сестра – и всё равно остаётся всеми понятой и любимой. Но я не могу себе этого позволить. Мама с папой не любят меня в слабости, когда я их подвожу, допускаю ошибки. Кто я для них, если не веду себя как идеальная дочь?

Суён было всего четырнадцать, когда она написала эти строки, и теперь я понимала чувство одиночества, которое испытывала сестра. Возможно, оно преследовало её всю жизнь.

Утром я встала с постели, измотанная ночными мыслями. Я была словно в оцепенении и как будто наблюдала за собой со стороны. Уставшая девушка с кругами под глазами и запёкшейся кровью на левой руке с трудом влезает в чистую одежду, которую оставила ей хозяйка гостиницы. Белый чогори с воротом цвета полуночного неба и юбка такого же тёмно-синего оттенка. Девушка набрасывает на голову накидку и выходит в неприветливое серое утро. Под карнизом висит деревянная табличка – «Гостиница „Красный фонарь“».

Я поёжилась. Холод вернул мне ясность сознания.

Прикрывая лицо, я побрела по дороге, не представляя, как найти в столице бывшую академию Сонгюнгван, в которую, вероятно, водили мою сестру. Я была твёрдо намерена искать её там, но не знала, куда идти.

Вдруг до меня донеслось мужское пение, и я пошла на звук.

Небольшая толпа собралась вокруг труппы бродячих артистов в масках, которые разыгрывали спектакль о богатом чиновнике и бедном простолюдине. В детстве я наблюдала эти сценки, выглядывая за стену нашего поместья. Меня завораживали истории, которые приносили радость простому народу и высмеивали богатых. Я смотрела на них как на далёкие горы – просто из интереса, не способная проникнуться страданиями персонажей. Но теперь мне знакомо их горе. Голод, потери, унижение. Вот уже два года я