Разбирая огонь - Александр Уланов

тарана — пренебрежение тех, кто не хочет иметь с властью ничего общего. И крепости превращаются в прибрежные скалы. Пена волн подпирает отвесность. Через амбразуры сейчас стреляет небо.

Опирающиеся друг на друга через улицу этажи. Улицы сквозь арки древнего театра. Дома на остатках акведука. Белизна фасада собора хочет напомнить о Милане или Сиене — но плоская крыша пришла от римских базилик. На улице древний верстак и модный мотоцикл. Газовая плита в древнеримском подвале, сложенном плоскими книгами кирпичей. Одежду вывешивают из окна, чтобы она пропиталась пылью города. Бумага объявлений въедается в стены. Становясь новыми и новыми слоями. Даже в музее особый слой, где висят наглядные пособия из лупанария Помпей, и сатир элегантно образует круг с козой, которую трахает.

Не хватает места. Церкви втискиваются в кварталы. Каждый дом хочет быть крепостью — даже с зубцами на крыше. Людям тесно в них, и они стремятся на улицы, вынося с собой тесноту. Хаос вначале пугает. А потом становится понятно, что ему нет до тебя дела — разве что до твоего кошелька, но кошелек можно и поберечь. Мир вообще обычно нами не интересуется.

Львы у собора в гладкости сна. Микроцеркви на улицах — как вынесенные на улицу столики кафе. Множество кукол. Рождественские домики с компанией волхвов и волов, манекены в форме американских и немецких войск, сценки XVIII века в подвале, святые на перекрестках. Нарисованного мало, надо потрогать. Жестяные акробаты держат звёзды на ладони или пятке. Быковолки под кометами на улицах. Замок на цепочке влез внутрь фонаря. Внутри другого фонаря — лента-девушка, в третьем идущий странник, в четвёртом глаза. Стоящий на книгах состоит из книг. Змеи по углам многократно переплелись с собой, но спрятали головы в камень.

Торжественная растрёпанность. Повисшие углы лестничных переходов. Внутренний цвет города — серый. Покрашенный дымом известняк. Смерть — тоже слой. В музее скелет держит кувшины. На улице череп с костью на столбике. И философ на своей огромной вилле в Геркулануме ставил на стол фигурку скелета. Смерть глицинии на старых строительных лесах — достаточный повод, чтобы вывесить объявление, как о похоронах дорогого родственника. Где-то здесь умерла из-за Одиссея сирена Партенопа — она его любила? Или хотела съесть? Или и то, и другое — слои? Тут и площадь — скорее площадка, пьяцетта — божественной любви, растрёпанная, как всё остальное вокруг.

Город подъёма от моря? Возвращения к нему? Соседство на карте почти параллельных улиц обманчиво, между ними сто метров вверх — и подниматься негде. Человек растерянно смотрит на птиц — но все трое трещины и пробоины в металле. Белизна святых и ангельских крыльев над входами. Кирпичи повёрнуты ромбами от землетрясений. Дракончики или Пульчинелла спускаются на парашютах крыш на углы переулков. Море — зелёное у стен крепости, голубое вдали. Острова туманными предположениями.

Дела здесь откладывают — но так и откладывается новый слой. Пары маленьких белых колонн голубями устроились у крыши башни, не желая ничего поддерживать. Фронтоны барокко разорваны — середины нет. Расколотость мира? Прорыв за его пределы? Пустота в центре всего? Слой, которого нет — но который есть.

— успев посмотреть на реверберирующую Терезу (она близко к вокзалу)

— Италия волнуется и расставляет вечер, понимает, что со мной не справиться — кружится рядом и накрывает свободой голоса. Усталости совсем нет. Италия вспоминается тобой, Марсель — наполовину холм для праздника, первый день по пустому городу дождя, музей римских доков с чихающими от безделья якорями, монетами и гвоздями; средневековые башни порта, повёрнутые дома. Второй — море и скалы, город сверху и стелющиеся дубы

— наверное, твоя усталость догоняла тебя кусочками, а моя ждала и вся собралась потом. Лучше, потому что не мешала смотреть и ещё держать твою усталость, хуже, потому что много и без тебя всё-таки

— мозаики с кораблями и заморскими птицами, гроздья кораблей и самолётов — макеты, полнящие не занятое прежде пространство обращённого взгляда; корабельные тени танцуют в праздник крещения. В Старом порту остались, по преимуществу вечерние, кусочки средних веков: форты с пушками, в последний момент развёрнутыми в сторону города; морские больницы; жилой угол дома, оставленный при реставрации и развёрнутый на девяносто градусов. Около берега, растущие из одной трубы меланхолией снега в сумерках лёгкими и податливыми временной перспективе ребрами из другой

— форты хуже сопротивляются времени, чем дома — во многих городах на месте стен бульвары. Наверное, надо или стоять в стороне, или быть огромным, как Анжуец, чтобы уцелеть. И посмотреть бы тебе псковские стены, равные природному камню. Нехваткой в длину снега

— огибая волос водой, говорить с воздухом, он сворачивается в хвост скорости, бесприютностью ответа; гранатом лёгкости в ком усталости — головокружением работы

— я с несъедобным стиральным маслом и разбежавшимися пружинами

— горстью нечётных связей

— Киньяр: «Писать, найти слово — неожиданно извергнуть семя. Это сдерживание, напряжение, это внезапный прорыв»

— а вдруг потом это слово окажется неподходящим?

— Киньяр не допускает такую возможность — серьёзен

— оказаться выше снега, в метель все крыши скользят

— весенняя скользит, зимняя колет

— за: втра тает снег, может быть послезавтра

— дома кран струится, плыву

— кран тесен, надо хотя бы комнату или облако

— последнее облако замело все следы. Что-нибудь хрупкое

— письмо — белое, как тюльпан?

— пёстрое, как яйцо дикой птицы

— поймать момент, когда река замерзает. Столбики льда шуршат, река поёт. Пытаюсь записать звук

— ледяной треугольный подарок. Пока он завёрнут на себя и склонен к вечернему торжеству

— утром он тебе покажет пространство

— лёд потихоньку принимает форму времени

— тонкие пальцы уходящего

— любопытно, что и русская стопа, и французский шаг pas несут в себе явную остановку, и даже английское step близко, хотя совершенно разная этимология

— шаг и есть остановка, достигаемое (пусть тут же разрушаемое) равновесие

— с высоким небом затвердевшими боками шороха волн, поиск смысловых связей похож на поиск становящегося текста: чувство, что находишься в общем подвижном пространстве, но перед неизвестностью и порой огрубляющей (на-за-у-с-певающей — иногда и при/от-крывающей) стеной пустоты (отсутствием не то что гарантий — возможностей двигаться)

— поиск связей и есть текст. Множество возможных связей (и слов), в котором выбирается обоснованный (основа мне тут кажется важной) путь (и еще успевать — поспевать). Бег тем и отличается от шага, что касания земли при постоянно движущемся теле, которое сразу не остановить

— тени мягче полотенец и пахнут книгами

— (с)ложность глаза кора мёда

— чай из осенних листьев. Буду спать к тебе

— трижды ячневые в мехах и попыхах, кто в профиль, тот стережёт