Разбирая огонь - Александр Уланов

что не зависит от того, что было или будет. Совсем не нормально, и «пойдёт дальше» только потому, что невероятно, а если нормально — дальше тоже нормально, и я не знаю никакого дальше в таком случае

— ты можешь не вспоминать? что не прекращает возвращаться само, будто не из памяти, из более личного и более бессодержательного, чем память. Когда возвращается, я хочу вспомнить, но ничего не получается. Только волнение, которое закладывает уши, я повторяю, не вспоминая

— собрать из того, что было с нами в какой-то момент — что было бы окном в то, чего не было. Звёзды, видимые со спины, дом, который над водой и на языке

— луком и стеклом у мамы, спиной и карандашом у тебя

— с края прожитого касания в трещинах света вечера город дышит не считается с временем

пропуская поезда подошедшей запаху тополя синевой с твоей рукой не спящей

— в ожидании вечерней просьбы сна

— гребешками силы

— как хвост?

— по(до)спевшей крепко подаренной темнотой

— без тебя заблудившись в скуке «Нового мира»

— в городе воздухе ещё не дома всё в порядке

— буквы раскрываются, позабыв места

— нервы не рвутся

— спутанные, устают не рваться

— чтобы порваться поодиночке? интересно, из двух половинок нерва вырастают два?

— каждая из двух половинок связана с чем-то ещё, но может быть, и не растут в разорванности

— или от разорванности и растут

— может быть, требуют навести порядок, который невозможно навести, и нервничают от этого. Но рост, кажется, от чего-то ещё

— больше нервов — меньше нервов или больше? какое-то обучение терпению скорее

— нервы не только нервничают, но и думают. Больше нервов — больше связей? хотя от них больше нервностей

— растут от собственной скорости, переходящей в рост — скорость ветра в рост веток — умещаясь в промежутках касаний

— наверное, сигнал, проходящий по нерву, удлиняет его. Но растущее не умещается, и касается нового

— выдыхая говорить о вдохе?

— пока не, о выдохе — не говорят, делают

— делать — касаясь выдохами (на)встречу — попробуем?

— на работе маленькая сороконожка, тебе не надо?

— можно

— ушла уже, быстрая, скажу, как придёт

— у меня нет причёски

— чихаешь? Пыль? Не смылась?

— наверное, просто въелась, хожу очень много

— в день без ночи с топлёным утром дом мёд и кофе в равных чашах кресла, на площади дьяволы

— тепло расползается по полу, в комнате шероховатое, в коридоре гладкое, оба с ископаемым кофе ждут тебя, дьяволы улетят на башни костёла. Подсчитан ли день? Сегодня уже завтра?

— кофе и мёд согрели, подсчёты до утра

— греют ещё трава душица, руки. Спи, и я — до вечера?

— ещё не дома на пороге тумана

— в журнале попросили твой e-mail. Как сон после тумана?

— сон через приоткрытую дверь

— раскатом недоразумений лёгкость последней капли воды. А вы отсюда? — нет конечно!

— я здесь, когда с тобой и с собой, не здесь — на работе. Капля волна разбивается на частицы, которые волны. Сдают номер журнала

— покрываюсь тонким слоем тебя

— надеюсь, слой с дырами и не мешающий? Снежный дикобраз бросает первые иглы

— ещё иглы листьев не, а уже снежные

— листья скорее угли, чем иглы. Если слой, тогда я сейчас одеяло тебе в сон

— не пущу!

— ты о чем? что не впустишь или не отпустишь?

— Бланшо о письме как индивидуальной власти, превосходящей власть (языка в том числе)

— поэтому Бланшо и не настроен так агрессивно к языку, как Барт? Знает, что справится, и что язык от человека тоже зависит, а не только давит

— во сне по Риге у зданий папы Эйзенштейна

— не умещающимся в горле-проводнике утра удивлением, окнами-электролампочками и девушками, ни за что не желающими спускаться в горловине лифта

— посмотрев египетский альбом, за египетский труд — чистить плиту, стенку около неё, чайник, крышку сковородки, раковину на кухне

— на сундуке выросла верба. Если будет наводнение — взбирайся на неё, выдержит и спасёт

— веером вербы улыбаться в арку. С кончиков собрано немного сумерек, влажных от росы. На ветках буду встречать гостей, спасибо

— не-мехом, не-пухом, мягким и белым, щеку и плечо

— падать так легко, весна ковров

— попробуем поискать уплотнения и просветы в темноте?

— перед глазами отличный кадр, который бы тебе подарить

— так дари — положив руку на мои глаза

— прикосновение не оставить на картине или фото. Оно мгновенно, его фиксация ложна — или оно окажется связью, удерживанием. И лицо в литературе и фотографии сейчас всё менее возможно. Конец сюжета — и конец словесного портрета, который оказывается стилизацией под XIX век. На смену — портрет через ассоциации или частичный взгляд, часть, знающая, что она часть. Аналогично и в фотографии: лицо либо слишком характерно, досказано, либо слишком неопределённо. Выход — лицо как предмет среди предметов, некоторая многозначная форма?

— дело не в том, что завуалированное-зашифрованное лучше, а в том, что прямое называние огрубляет. Вода — какая? вода — и только?

— преждевременная весна на хвостах толстощёких ящериц, обветренная, обгоревшая, обточенная. Приеду встречать прозрачную высокую

— опираюсь на вербу. В клетках таблиц, но завтра вечером скорее дома

— облачный сок и остров сна руки

— ночь несёт на длинной спине. Сестры Эдды сеют лед и пекут яблочные пироги, знают невечность богов и прочность людей

— стрижи иглами от воздуха сзади

— иглой просыпающегося ежа — пыль будет глиной

— есть апельсины и свет

— спины нет

— что же ещё вижу, когда убегаешь

— но и я не сплю, отправляй бессонницу обратно. Без сна хорошо гулять и подглядывать

— нет, пока спи. Потом ты с моей бессонницей, я с твоей, подглядывая друг за другом

— киты уплыли в другие края

— с пятнистыми берегами, чтобы можно было чесать спину. Набираю солёное море, не выдерживая плечами и грудью, сгорающими в кольцах бестолковых осад. Бродящие после полуночи воспоминания оставляют морщины гор и лесов вокруг глаз, вопреки подводным законам аэродинамики

— киты обрастают ракушками и домами. Царапины уходят, освобождая место новым

— расстояние кончиков косточек груши

— Прага? может, туда? нет моря, но улицы узки

— а Неаполь? но там страшные жулики на юге

— жуликов перепрыгнем. Тут тугой беспалостью спин и ключиц, вперед(и) дождем облепиховой тишиной

— апельсин стал немного синим — дело к апрелю. Крыши — конверты, а прожилки — истлевающих писем

— лучше присутствие твоего молчания, чем молчание твоего отсутствия. А ещё лучше удвоение молчания

— ух

— ты не только ухай, ты прилетай

— люди — искры, скрываются быстро

— в твой костер — каштаны и вербу

— сплю вокруг кулака собранной в