Круг, петля, спираль - Анна Баснер

розовую гладь. Приблизительно на середине озера он сделал разворот, скрежеща, выкатился на берег и вернулся к комбинату. Как же он держится? Присмотревшись, Люша поняла: на стеклянистом дне озера лежат рельсы.

Как они с Ириской добрались до кинолагеря, Люша не помнила. Ворвалась к Севе, но его «кабинет» пустовал – о недавней ссоре свидетельствовала лишь опорожненная коньячная чекушка на столе. Люша обегала съемочную площадку, проверила времянку, где накрывали обед: разливали из алюминиевых чанов наваристый перловый суп и резали ливерную колбасу. Опросила слонявшийся без дела народ. Оторвала оператора, ловкача с бритым, облупившимся на солнце черепом, от длинношеего съемочного крана – шестиметрового стального журавля, с которого мастер без внятных инструкций примерялся так и эдак панорамировать по степи. Как назло, муж куда-то запропастился.

Через час его, нетрезвого, привез на раздолбанном фургоне другой разнорабочий, жилистый и сухотелый, как будыль. Всеволод в кромешной душевной пасмури валко выкарабкался из машины. Пропала девочка, обидел… Люши не было на турбазе, где они квартировали, не было и на станции. Больше всего Сева боялся, что жена плюнула и уехала в Петербург.

Увидев ее, просветлел:

– Люша, Люшенька, ты здесь… Прости меня, я остолоп… – начал Сева, но она его перебила.

– Как ты говорил, постоянство памяти? Где нет времени и пространства?

– Да, наверное, – обескураженно ответил он.

Люша схватила его за руку:

– Поехали. Мне нужно срочно тебе кое-что показать.

Розовое озеро привело Севу в восторг. Потрясенный, протрезвевший, шлепал по мелководью, зачерпывал горстью влагу, словно пытался разгадать секрет ее состава, перетирал пальцами белые кристаллики. А стоило материализоваться поезду – натурально схватился за сердце могучей лапой в уже подсохшей солоноватой пыли. Люша испытала несказанное облегчение (она не была до конца уверена, не фата-моргана ли ей на жаре пригрезилась). Впервые за эти месяцы она почувствовала, как в замечательной голове мужа плавит драгоценные образы алхимический тигель. Загнанного Ырысту в который раз послали по тому же маршруту – за художником и оператором.

Итак, теперь Всеволод знал, чего хотел – снять ряд ключевых эпизодов-воспоминаний на озере. К несчастью, в последующие недели это лишь усугубило трения на площадке. Шутка ли, переместить огромный кинолагерь. Да проще муравейник голыми руками через болото перенести! На Люшу – как на главную виновницу переезда – недобро зыркала вся команда, от примы Каплан до третьего помощника осветителя. То и дело кто-нибудь спрашивал: откуда тянуть электричество? будет ли вода в костюмерных и гримерных? где строить технические помещения, склады для реквизита? а, простите, отхожие места?

И все же, жалобно скрипнув, состав тронулся: студийное руководство и продюсерский центр нехотя дали добро, комитет утвердил, порядком урезав, новые сметы, засланные гонцы во главе с Люшей (которая и думать забыла про те раскопки на Бурле) принялись потихоньку прочесывать близлежащий поселок, исследовать инфраструктуру и налаживать связи. Краевые власти выдали разрешение – правда, устное, за одним осторожным «но», предварявшим разрешение письменное. Любые планы прежде предстояло согласовать с господином Канюковым, директором приозерной соледобывающей компании, поставлявшей по всей Сибири два сорта галита, навалом и в мешках.

Канюков слыл человеком грубым, криминального склада – а иных в то время в начальники не пускали. Продюсер Севиной картины, шустрый башковитый мужик, проныра и говорун, после трех неудачных телефонных звонков и одной сорвавшейся встречи встал в позу и заявил, что по фене не ботает и с бандитами общаться более не намерен. Сева в ответ сжал челюсти и замкнулся. Люша, в чьей груди после тбилисских событий по сей день чернела выжженная яма, вновь почувствовала себя так, будто ей отказали в открытом листе.

Терять было нечего. В строжайшем секрете от Севы она попросила помрежа организовать аудиенцию с Канюковым и в назначенный час расписалась в регистрационном журнале на проходной «Бурсольпрома». Унылое хозяйство промысла резко контрастировало с сюрреалистической панорамой цветного озера – так нудный звон будильника выдергивает поутру из сна.

За турникетом Люшу встретила секретарша Канюкова и повела пластиковыми служебными коридорами. Девица плавно несла свою выпукло-вогнутую, облитую лайкрой фигуру, словно опасалась уронить затейливое нагромождение локонов с макушки на истертый линолеум.

– Придется подождать, у Романа Игнатьича звонок, – сообщила она, усадив Люшу на одутловатый диван в приемной.

Ожидания Люша не выносила. Ерзала по визгливому дерматину, чувствуя, как гаснет запал и холодеет внутри. Поглядывала то на неопрятную монстеру в щербатом горшке, то на стенные часы – они же безвкусный декор: курчавая позолоченная рама, лесочек в стиле передвижников, а в центр, с позволения сказать, холста вделан красный тикающий циферблат. Невозможный китч. Спустя полчаса лайкровая девица обнаружила на стройной капроновой голени предательскую затяжку и, извернувшись, стала с усердием мазюкать стрелку прозрачным лаком для ногтей. Из-за конторской двери побухивали матюги.

– Послушайте, сколько можно? – возмутилась Люша.

Секретарша распрямилась, наморщила покатый, жирно тонированный лоб. Чинно встала, заглянула в кабинет. Попятилась задом – вероятно, чтобы не показывать начальству прыснувшую в туфлю стрелку – и не заметила, как просительница вскочила с дивана. Отодвинув лайкровую преграду, Люша без приглашения втиснулась в проем.

За длинным письменным столом, черным и лакированным, как элитный гроб, громоздился матерый мужлан с редеющей напомаженной шевелюрой. Кривоносое боксерское лицо было чисто выбрито, надутые плечи распирали зеленый пиджак. Люша самовольно заняла неудобный казенный стул напротив Канюкова, как ни в чем не бывало смотревшего на нее умными острыми глазками. На столе перед ним лежала пластмассовая игрушка – портативное устройство с круглыми желтыми кнопками (Люша видела такие у пацанов на «Ленфильме» – гоняли по экрану «Змейку» и «Тетрис»). Секретарша, судя по хлопку двери за спиной, спешно ретировалась.

– Я насчет фильма, – выпалила Люша.

– А что насчет фильма? – наигранно удивился Канюков. – Вроде мы уже все обсудили с вашим товарищем. Бакланил тут, кидал мне предъявы, понимаешь. Я согласия не даю.

И задрал массивный раздвоенный подбородок. Всем своим безразличным и слегка высокомерным видом он демонстрировал, что дальнейшие переговоры тщетны.

– Но почему?

Канюков потарабанил по столу отечными пальцами с расплывшейся татуированной синькой на фалангах.

– У нас тут, видите ли, промысел. А ваш календарно-постановочный график нарушает наши, гхм, производственные планы. Плюс вам требуется свет, вода в дальняки, а по счетчикам кому платить придется? Зачем мне такие бабки тратить? – риторически спросил он и умолк.

Люша заговорила, как могла, проникновенно – о съемках, о режиссерском замысле, о постоянстве памяти. О том, что искусство длиннее жизни. О том, как фильм может принести краю известность, привлечь туристов. Пока она ораторствовала, Канюков скептически оглядывал ее сверху вниз. Потом перевалился в кресле, дернул ящик стола. Вытащил холщовый мешочек на завязках и маленькую серебряную ложечку.

– Все это прекрасно. Ваше дело снимать кино. А мое вот, – жеманно оттопырив толстомясые мизинцы, потянул веревочные тесемки.

Ну конечно. Соль.

– Вы знаете, как это место называли? Царская солонка! – патетически возвестил он. – Соль отсюда возили на стол Екатерине. Вода в озере – хлористая рапа плотностью выше, чем у Мертвого моря. В семидесятых триста пятьдесят тыщ тонн добывали в год, не то что сейчас… Да вы попробуйте! Вот это искусство! Мы ее хотим на конкурс в Испанию подать.

Он весь засветился. На сытой уголовной роже разгладились складки. Надо же, с виду сущий бандит, а как за товар радеет. Люша вежливо зачерпнула десертной ложечкой граммульку сыпучего продукта. Соль, она и в Африке соль.

– Расскажите мне больше о добыче, – попросила Люша.

Канюков с удовольствием принялся разглагольствовать. Цвет воды, как выяснилось, был загадкой для него самого – то ли водоросли, дескать, то ли рачки. А ездит по озеру вовсе не поезд, а комбайн с барабанным рыхлителем. Очищенные от ила и измельченные соляные пласты автоматически подаются со дна в вагоны («Вместимость – восемнадцать тонн!»). На берегу ископаемый продукт промывают и обогащают, сушат, и прочая, и прочая…

Внезапно Люшу осенило.

– Мы же можем вам помочь! Телевидение! У нас связи! – Это не вполне соответствовало действительности, но Люшу уже несло. – Договоримся, вам рекламу красивую снимут на выгодных условиях. На всю страну пустят! А еще… еще в спонсорах укажем! Вернем былую популярность.

Канюков задумчиво пожевал толстую губу. По-видимому, Люша все же нашла правильный аргумент. Но его было недостаточно. Она подвинула к себе мешочек и снова