Круг, петля, спираль - Анна Баснер

всякие фрагменты обожженной глины, осколки костей животных и кусочки керамического шлака эпохи бронзы. Позднятина, конечно, не палеолит, да за неимением лучшего сойдет. Съездить, познакомиться, а там и примкнуть к экспедиции – просто так, без оплаты. Чем черт не шутит?

Но возможность удрать на раскоп все никак не подворачивалась. Шел второй месяц съемок, а Всеволод едва закончил десяток сцен. Жара стояла немилосердная. Иссушенный воздух драл горло как песок. Аппаратура перегревалась, густо загримированные лица актеров к полудню напоминали плавленые циферблаты с полотна Сальвадора Дали. Скверно выдрессированная лисица по кличке Сныть, арендованная для фильма с Тальменской зверофермы, забивалась в угол клетки и тяжело дышала, вывалив из узкой пасти шершавый язычок.

Несмотря на зной, Всеволод был неумолим и как никогда требователен. Переделывал дубль за дублем, на ходу менял концепцию, доводил артистов до изнеможения репетициями, коротко переругивался с оператором об изобразительной плотности материала. Третировал художника-постановщика: чтобы превратить заросшие зеленым разнотравьем степи в мертвенную сарозекскую сушь и великие пустыни, заставлял вручную красить сорные злаки в иссера-желтый, кое-где нещадно выкашивать и выпалывать целые сотки до растрескавшейся, вздыбленной почвы. «А здесь зачем лишнего убрали? – гаркал потом Всеволод. – Нужны клочки, клочки!» И декораторы, сдавленно матерясь, пересаживали дерн обратно…

Дураку понятно: что-то у режиссера не клеилось. И после того как половина съемочной группы не без усилий уняла очередную истерику перегревшейся артистки Каплан, которая, выпустив пар, распласталась под парусиновым навесом, Люша вознамерилась выяснить у мужа, в чем дело.

Сева уже час как застрял у себя в вагончике, служившем одновременно кабинетом и комнатой отдыха. Склонился, сощурившись, с незажженной сигаретой в зубах над разбросанными по столу раскадровками.

– У тебя новый режиссерский метод? Заморить актеров, чтобы они достовернее играли несчастных степняков? – шутливо поинтересовалась Люша.

Всеволод выдернул изо рта сигарету и принялся разминать ее в пальцах, соря табаком.

– Можно сказать и так, – отстраненно произнес он, снова закусил фильтр и уставился в документы.

Люша поискала глазами зажигалку. Нашла в пыли под столом, рядом с раздавленной пачкой «Винстона».

– Сев, что случилось? – Шоркнула колесиком и поднесла прозрачный огонек к кончику полупустой сигареты. Бумага затлела и слиплась, супруг втянул сквозь зубы кислую гарь.

– Все нормально, – насупился. – Работаем.

– Ну брось, я же вижу, – не выдержала Люша. – Я знаю, как ты обычно работаешь. Не так. Что-то не по плану?

– План, как же… Планы – это чушь! – Сева резко смел со стола раскадровки. – Нельзя просто начертить план и сделать фильм. Так не работает! – крикнул он в сердцах. – Кино рождается опытным путем, в контакте с окружающим миром. А тут нет контакта, хоть ты тресни!

Зашагал из угла в угол по вагончику, который как будто чуть кренился от его косолапой поступи.

– Но ты ведь очень точен по отношению к литературной основе, – возразила Люша, – до последней травинки.

– Надо следовать не букве, но духу и образу! Андрей Арсеньевич так говорил. Что художественно значимого в том, что я тупо воспроизведу айтматовские степи и поезда? – вскричал Всеволод. – Это фильм о памяти, а не о траве! Мне надо создать в кадре такое место, в котором растворятся пределы пространства и времени. Постоянство памяти!

Люша посмотрела в мутное окошко. На занозистой деревянной раме горсткой несъедобного изюма валялись дохлые мухи. За треснутым стеклом расстилалась истерзанная декораторами степь. Высилась насыпная гряда со ржавой тупиковой веткой железной дороги, по которой в условленные дни прогоняли туда-сюда громыхающий эшелон с ближайшей станции.

Пожала плечами:

– А по-моему, то, что все-таки удалось отснять, весьма неплохо вышло. Мы же смотрели контрольные отпечатки.

– Родная, извини, а ты что, режиссер? Я что-то пропустил? – взвился Сева.

В раздражении кинул тлеющий фильтр на пол и придавил подошвой сандалии.

– С какой стати судишь? Знаешь, как надо?

– Нет! – уязвленно ответила Люша. – Но и ты, видно, не знаешь. Можешь только от творческого бессилия людей до теплового удара доводить! – бросила она с вызовом и выскочила, шарахнув фанерной дверкой об косяк.

Дурак. Нет, гений, безусловно. Но ей-богу, такой дурак!

Вздымая облачка пыли, похожие на сухую горчицу, она пронеслась мимо широкогрудого мотоцикла с гнилой коляской, спасенного реквизиторами из металлолома. Скользнула в проход между сбитыми на скорую руку щитовыми домиками с двускатными шиферными крышами. Миновала хлипкие загородки из спрессованных камышовых стеблей и бутафорскую будку Едигея, стрелочника Буранного. Выдернула из тени корявого вяза-карагача одного из подсобных, чье непроизносимое имя Ырысту кто-то из актрис переиначил в Ириску (а он и не возражал). Низкорослый и выносливый, будто из породы вьючных лошадей, малограмотный алтаец с далеких берегов бирюзовой Катуни занимался тем, что монтировал декорации и несколько раз на дню гонял резвую «Ниву» до ближайшего сельпо.

– Реку Бурлу знаешь? – нависла над ним Люша. – Там стоянка есть, где копают…

Ириска обрадованно закивал, жмуря раскосые глаза и улыбаясь сразу всеми крупными, лезущими друг на дружку зубами.

– Вези! – распорядилась Люша.

Тот и повез. Маршрута она не знала, положилась на алтайца. Пока машина, словно шальная консервная банка, подпрыгивала на буераках, Люша пялилась невидящим взглядом в соловую степь и мысленно продолжала ругаться с мужем. Ну как ругаться… По крайней мере, она теперь представляла, что происходит, откуда у него столько претензий к оператору, к актерам. Не их он распекает, а себя самого – за провал воображения. А искать неведомо как и где другую локацию, переснимать, когда столько денег уже потратили, – значит вылезать за бюджет и срывать сроки. Для Севы это неприемлемо. Да и не в локации, положа руку на сердце, дело, а в некоем подспудном изъяне, скрытой червоточине замысла…

– Приехали. – Ириска свернул с колеи и остановил «Ниву» на каменистой возвышенности.

Люша вылезла из машины. Перед ней простиралась длинная полоса желто-бурой земли с нечесаными космами сухостоя. Дальше тянулся сизый глинистый берег, прошитый на горизонте необычной розоватой каймой. Мерно цвиркали насекомые. Оглядевшись, Люша не выявила признаков археологического раскопа: ни палаток, ни рыхлых слоистых отвалов. На востоке за бетонным забором угрюмым миражом маячила пара блеклых построек явно промышленного назначения.

Люша нагнулась к водительскому окну:

– Ириска, ты куда меня, Сусанин, привез?

Широкая и плоская физиономия Ырысту (алтае-саянский антропологический тип, невольно подметила Люша) выражала неуместную гордость.

– Бурлинское озеро! Соль копают. Красиво.

Люша рассердилась:

– Какая, к черту, соль? Мне Бурла нужна, это река, а не озеро! А там археологические раскопки! Ну что ты лыбишься и руками разводишь? Блин.

Она вытерла лоб. Духота… Может, искупаться, коль уж на озере очутилась? Все равно кругом ни души. Хотя, если вода соленая, будет, наверное, только хуже – стянет кожу? Ладно, проверим. Ноги размять тоже нелишне.

Люша велела Ириске подождать ее в машине и отправилась по еле заметной тропинке, вспугивая прытких кузнечиков, на разведку. Вскоре пришлось разуться: кроссовки чавкали в прибрежной глине, обложенной белесым налетом. Но открывшаяся Люше ирреальная картина заставила сначала прибавить шагу, а затем побежать, увязая в теплой грязи и раня ступни о ломкие корки.

Зеркальная озерная гладь была абсолютно розовой. В этих водах словно растопили нежнейший закат, даром что небо – светлая лазурь, а после полудня миновало от силы два часа. Белая отмель, издалека показавшаяся песчаной, состояла отнюдь не из песка. Под ногами влажно скрипела соль.

Не раздумывая, Люша зашла в невероятную марганцовую воду. Разницы температур она не ощутила: озеро, похоже, было неглубоким и легко прогревалось. У берега трепыхались и щекотали лодыжки лохмотья пены. На прогнивших сваях, торчавших из крепкого соляного раствора, мерцали и переливались выветренные мелкие кристаллы. Люша прикоснулась к граненому шероховатому наросту. Лизнула, не удержавшись, палец – горько.

Околдованная сверхъестественным пейзажем, она побрела по твердому, колючему, как шлифовальный камень, дну, которое проступало под тонким слоем ила. Глубже не становилось, мылкая вода плескалась у щиколоток. Чем дольше Люша шла, как сновидица, в розовом мареве, тем меньше чувствовала собственное тело, точно ее человеческий состав и сам постепенно таял и превращался в соль.

Вдруг Люше почудился отзвук железной дороги. Она посмотрела на сушу и не поверила своим глазам. От башен солеварни прямо по воде ехал поезд. Смешной, почти игрушечный паровоз с вагонетками уверенно, как корабль, рассекал