При опознании - задержать (сборник) - Василий Фёдорович Хомченко

— И что? — спросил несмело, как будто стесняясь своей недогадливости.

— А то, что этот мандат может быть и моим документом. Я Сорокин, а никакой не Шилин.

Михальцевич заулыбался, радостно и поспешно затряс головой.

— Понимаю, — сказал он. — А тот, настоящий Сорокин где?

— А что ему тут делать без мандата? Возможно, уже к Москве подъезжает… Так вот: я — Сорокин, уполномоченный наркомата просвещения. А ты мой помощник. Устроим и тебе соответствующий документ. А подпись подделаем знаешь чью? Ленина!

— А отряд?

— Эту шваль за собою не потащим. Завтра объявим, что все они вольны делать что хотят. Пусть ими командует Ворон-Крюковский.

На этой половине хаты они и остались вдвоем на ночь. А Ворон-Крюковский устроился в передней половине на двух скамьях.

…Засыпал Шилин с легкой душой, будто вызволился от тяжкой ноши или ушел от грозной погони. На память пришла фронтовая песня, и он повторял и повторял строчки про горящую землицу-мать, про белого коня, летящего навстречу ночи… Так и уснул с песней в голове.

Ему и впрямь приснился белый конь, и он сам в седле, — упираясь в тугие стремена, мчится по широкому, без конца и края полю, припав к белой конской гриве, и ветер резко сечет по лицу, и он, Шилин, чувствует себя совсем молодым, ему впервые привалило счастье вот так ощутить простор и скорость полета. «Ах, как хорошо, как легко мне, как я счастлив, ибо все меня любят и я их люблю, и коня своего белогривого, и это раздольное русское поле…» Но вдруг поле словно оборвалось — впереди отвесная круча и внизу черная бездна, там что-то бурлит и кипит. Конь остановился, повернул к седоку голову, словно спрашивая совета, куда дальше скакать, и, не получив его, взвился на дыбы. Шилин вылетел из седла и проснулся…

Склонившись над ним, Ворон-Крюковский тащил из-под головы полевую сумку. Он был одет, на голове — черная кубанка. Какое-то время Шилин, как парализованный, не мог шевельнуться, потом сел и схватился за сумку, которую Ворон-Крюковский успел вытащить из-под подушки.

— Что ты делаешь, скотина? — сказал Шилин. — Что тебе нужно в сумке?

В окна цедилась рассветная серость, и в хате было уже довольно светло.

Ворон-Крюковский отпрянул от кровати, выпрямился. Шилин потянулся рукой под подушку за револьвером — его там не было.

— Спокойно, ваша благородь, — тихо сказал Ворон-Крюковский. — Бросьте мне вашу сумку и можете досыпать. — Все та же зловещая усмешечка недобро скривила его рот. — Ну!

Голоса разбудили Михальцевича, но спросонку он не мог понять, что происходит. Все стало ясно, когда увидел, как Шилин, не спуская глаз с наведенного на него нагана, потянул из-за спины сумку. Сумка полетела под ноги Ворону-Крюковскому, тот нагнулся за нею, и в этот момент Михальцевич трижды в него выстрелил. Ворон-Крюковский ткнулся носом в пол и больше не пошевелился.

— Спасибо, дорогой поручик, не изменили боевому братству, — обнял его Шилин.

Утром Шилин объявил всем, что отряд прекращает существование и все могут расходиться, кто куда хочет.

10

Объяснительная записка

председателя сельсовета Ермаченко П. В.

Я, председатель Батаевского волостного совета, даю объяснительную записку товарищу уполномоченному губчека.

К нам в Батаевку привезли на подводе из Потаповки двух товарищей уполномоченных. Один товарищ Сорокин, второй товарищ Лосев, оба из Москвы. Сам видел мандат, подписанный товарищем Ульяновым-Лениным. Вечером они провели сход. На сходе говорил речь т. Сорокин. Говорил по-ученому, грамотно, про две диктатуры: диктатуру пролетариата и диктатуру буржуев, и что первая теперь при власти в нашей стране и все классы она сведет на нет. На вопрос, кажется, Андрюшкина, а почему нет диктатуры селян, а только пролетариата, Сорокин отвечал, что селяне класс мелкобуржуазный и его надо превратить в пролетариат. Тут кто-то выкрикнул, что ж это получается: селяне то под сапогом царей и панов были, а теперь под диктатурой пролетариата. Товарищ Сорокин сказал, что вскорости будут создавать коммуны, всю землю и всю живность заберут и тогда селяне тоже станут пролетариями. Все закричали, что им не нужно такой коммуны. Товарищ Сорокин назвал крикунов враждебными элементами и сказал, что ими займутся чекисты. Когда уполномоченные ушли, я едва успокоил сход. Таких речей у нас еще не говорил на сходе никто.

В чем и даю подпись. Ермаченко.

Возвращаясь с собрания, Михальцевич, он же Лосев — сделал себе документ на это имя, — сказал Шилину:

— По-моему, что-то ты перегнул насчет диктатуры и коммуны — не поверят.

— Ничего не перегнул. Я большевистскую теорию им излагал. А что до коммуны, так я и вправду согнал бы туда все мужицкое быдло. И жен сделал бы общими.

В батаевской церкви они взяли всего-навсего золотой крестик, позолоченные чашу и ложку. Потом зашли домой к попу. Шилин стал писать на изъятое золото расписку, а Михальцевич обошел и осмотрел все комнаты дома. В одной увидел старинной работы красивый письменный стол. Когда остановился подле него и с интересом начал рассматривать, заметил, как встревожилась попадья. Он догадался, что это неспроста, дернул ручку нижнего ящика. Он был заперт. Велел попадье отомкнуть. Та не тронулась с места. Михальцевич пригрозил револьвером, и попадья подчинилась. В ящике стола лежала шкатулка и тоже была на замке. Михальцевич потряс ее и велел открыть. В шкатулке были золотые кольца, кулоны, нательные крестики.

— Вот мы, матушка, и конфискуем это, — сказал Михальцевич, вышел к Шилину и поставил шкатулку перед ним на стол. — Эксплуататорское золото, нажитое нетрудовыми мозолями.

— Экспроприируем, — заявил Сорокин, принимаясь писать расписки и на это золото.

— Товарищи комиссары, — запротестовал поп, — кольца венчальные: мое, жены, дочери. Они не подлежат конфискации. Это уже… мародерство… Такого у нас еще не бывало.

— А теперь будет. Мы вот и положили начало, — ответил ему Шилин. — И мы не мародеры, делаем это от имени советской власти, официально. Все свои действия, как видите, документально оформляем.

Священник и его жена, конечно же, были напуганы. Попадья схватилась за сердце, села в кресло и закатила глаза.

— Неужели сам Ленин вас послал на такое?.. — робея, спросил священник.

— Сам, святой отец. Золото это пойдет на укрепление советской власти. А что ей остается делать, если в стране разруха и голод?

— Проклятые, — всхлипнула попадья. — Обручальные кольца… Татарва…

— Выбирайте слова, матушка, — набычил голову Михальцевич, словно приготовившись ее боднуть. В такой позе он оставался довольно долго, гневно таращил глаза, и Шилин едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Успокойся, родная, — перекрестил жену поп. — Ну, коль уж с самого верху указания, чтоб