Памятник крестоносцу - Арчибальд Джозеф Кронин

– Так вот, – продолжала Дженни и одним духом, прежде чем он успел сказать хоть слово, выпалила: – Мистер Тэпли считает, что вы должны поехать со мной. Вы нигде не поправитесь так, как в Маргейте. Морской воздух – он чудеса делает.

– Воздух Маргейта живо поставит вас на ноги, – с назидательным видом кивнул капитан.

На душе у Стефена потеплело. Но он был еще слишком подавлен и настроение у него после стольких дней горестного раздумья было слишком грустное, чтобы пускаться в такое путешествие. И он отрицательно покачал головой:

– Что вы, это будет для вас чересчур обременительно. Я и так уже слишком злоупотребляю вашей добротой.

– Нисколько вы нас не обремените, сэр. Флорри будет только рада. – И, заподозрив, почему он отказывается, Дженни добавила: – Вы будете платить ей за стол… ровно столько, сколько платите мне.

Стефен был еще так слаб, что у него не хватило сил противиться их уговорам, тем более что эти люди желали ему только добра и хотели, чтобы он снова стал здоровым. Да к тому же кратковременная прогулка на ветру по улице Степни основательно поколебала его надежду на то, что он скоро сможет взяться за работу – если вообще когда-нибудь сможет. Он понял, что не создаст ничего путного, пока не восстановит силы, а потому самое разумное – принять дружеское предложение Дженни.

В тот же вечер было написано письмо Флорри Бейнс, а в следующий понедельник, после второго завтрака, Стефен и Дженни сели на вокзале Чаринг-Кросс в поезд и отправились в Маргейт. Дженни, на чью долю выпадало довольно мало радостей, была в веселом, приподнятом настроении и болтала без умолку, пока они мчались через Дартфорд и Чатам, через болота в устье Темзы, а затем выбрались на Кентскую равнину. Щеки Дженни так и пылали, точно она долго терла их щеткой, а глаза горели живым огнем. На ней было темно-зеленое бархатное пальто с воротником и капюшоном, отделанными тесьмой, – оно хоть и немного вытерлось на швах, но очень шло ей. Свои маленькие, огрубевшие от работы руки Дженни упрятала в белоснежные нитяные перчатки; на ногах ее блестели тщательно начищенные черные ботинки на пуговках. Зато шляпа была сущий кошмар: на макушке Дженни высилось хитроумное сооружение из атласа и каких-то немыслимых перьев, похожее на диковинную птицу в гнезде. Стефен положительно не мог оторвать от нее глаз, так что в конце концов Дженни, заметив его зачарованный взгляд, доверительно улыбнулась:

– Я вижу, вам нравится моя шляпка. Мне так повезло тогда – на январской распродаже. И потом, красная – это мой цвет.

– Шляпа в самом деле замечательная, Дженни. Но лучше снимите ее. А то вдруг влетит в окно искра и прожжет дырку.

Она тотчас послушалась. Волосы ее были недавно вымыты и лежали на лбу пушистой челкой. Без шляпы она снова стала самой собой – живая, безыскусственная невысокая женщина в белой бумажной блузке, чуть располневшая, не то что в Доме благодати. Какая она была тоненькая тогда, когда приходила к нему убирать комнату и заодно пришивала оторвавшиеся пуговицы, Стефен исподтишка разглядывал ее: она сидела в профиль, так что короткая верхняя губка и чуть вздернутый нос особенно бросались в глаза. Приличия ради она держала на коленях дамский журнал, который он купил ей в киоске и который она даже не раскрыла, и словно завороженная смотрела на мелькавшие мимо ветряные мельницы, сушильни для хмеля и ярко-красные кирпичные амбары.

– Поглядите-ка, мистер Десмонд, – воскликнула она, – сколько тут жердей для хмеля – и не сочтешь!

– А вы любите хмель, Дженни?

– Иной раз не брезгую пропустить стаканчик пивка. Прямо скажу – не прочь! – серьезно ответила она, затем взглянула на него и рассмеялась. – Но уж крепче ничего в рот не беру.

И она весело продолжала болтать на своем «кокни». Вскоре она поднялась и, сняв с багажной сетки сумку, достала пакет; не обращая внимания на двух других пассажиров, она развернула его и вынула сэндвичи с ветчиной и языком.

– Давайте перекусим, сэр. Нечего стесняться-то, – уговаривала она его. – Я обещала капитану, что вы у меня будете есть как надо. А уж если я не заставлю, так Флорри заставит. Одно могу про нее сказать: готовит она отменно. Надеюсь, вы любите рыбу?

– Люблю, Дженни, – сказал он, откусывая сэндвич. – Насчет еды я не беспокоюсь. Тревожит меня другое: понравлюсь ли я вашей рыбнице… я хотел сказать – Флорри.

– Флорри, она славная. И голова у нее работает что надо. Она ведь такая самостоятельная. Со всем сама управляется, и помогает-то ей один только мальчонка – Эрни Вуд, племянник. Правда, жизнь у нее была нелегкая. Да и сейчас она часто прихварывает: все простужается. И ноги у нее больные. Но в общем вы с ней поладите.

– Надеюсь.

– Конечно, многого не ждите… Домик у нее малюсенький.

– Надеюсь, я не развалю его.

– Что вы, сэр, – со всею серьезностью возразила она. – Мы там вполне разместимся: я буду спать с Флорри, а вы – в моей постели.

При этом она взглянула на него и вдруг, поняв всю двусмысленность своих слов, мучительно покраснела. Наступило неловкое молчание, она отвернулась и принялась смотреть в окно.

Но они были уже почти у цели. В Маргейт поезд прибыл около трех часов дня, и едва Стефен вышел на открытую платформу, как его точно током ударило – такой здесь был терпкий воздух: насыщенный испарениями реки и океана, запахом соли, ракушек, водорослей и целебной грязи, он одарял озоном скромных приезжих из лондонского Ист-Энда и был, конечно, плебейским, однако непревзойденным во всей Англии. Как и предполагала Дженни, на станции их встречал Эрни, низкорослый, но славный мальчик лет пятнадцати. Багаж погрузили на тележку, запряженную пони, втиснув пожитки между двумя пустыми ящиками, и, разместившись втроем на переднем сиденье, направились в старинный город Маргейт.

Дом Флорри находился прямо у гавани, на набережной, где выстроились старые и довольно ветхие домишки, пахнувшие смолою и морем; перед ними пролегала булыжная мостовая, а за нею смутно виднелся лес мачт, снасти, груды канатов, бочки, ящики, горы нанесенного прибоем ила, длинный мол и бьющие в него серые волны Северного моря. Лавка Флорри, помещавшаяся в доме № 49, низеньком и кособоком, была выкрашена в ярко-голубой цвет; за витриной виднелся мраморный прилавок, а над дверью висела вывеска, на которой было выведено золочеными буквами: «Флоренс Бейнс. Свежая рыба. Креветки и моллюски в большом выборе». Над лавкой помещались жилые комнаты, куда вела снаружи каменная лестница.

Эрни проводил гостей в парадную комнату