Памятник крестоносцу - Арчибальд Джозеф Кронин

– За креветками?

– Вы что, в первый раз это слово слышите? Да сами же вы мне все уши про них прожужжали! Ну вот я и покажу вам, где, когда и как мы их ловим. После этого – к вашему сведению – мы вскипятим чайник и попьем чайку. А вы, если пожелаете продрогнуть до костей, сможете принять свою ледяную ванну. Это вас устраивает, мистер Михель Анжелло?

– Мне представляется это божественным, Флорри, – настолько любезно ответил он, что торговка даже слегка улыбнулась.

По мере того как проходили дни, она стала терпимее относиться к нему, хотя и старалась этого не показывать. Она не могла забыть, как он нарисовал ее Рыжика, и, тщательно избегая разговоров на эту тему, все же отнесла потихоньку рисунок к некоему Смиту, чтобы окантовать его и вставить под стекло. Затем неоднократные предложения Стефена посидеть в лавке – хотя Флорри отклоняла их самым решительным образом – привели к тому, что она перестала считать его «зазнайкой», особенно после того, как однажды вечером застала в рубашке с закатанными рукавами за мытьем посуды после ужина.

Наступила среда, день выдался пасмурный, но без дождя. Ровно в два часа лавку заперли, и вся компания, взгромоздившись на тележку, запряженную пони, выехала за город и покатила по прибрежной дороге на восток, в направлении Клифтонвилла. Проехав миль пять, Эрни свернул с шоссе на проселок, вившийся между двумя рядами набухшего почками боярышника, а затем переходивший в заросшую травою тропу, которую чуть дальше перегораживала калитка из ивняка; миновав ее, они выехали в поле, поросшее репейником и жесткой прибрежной травой. Здесь пони распрягли и оставили пастись, а Флорри с видом заправского гида повела своих спутников через щетинившиеся пучками травы дюны к уединенной песчаной бухточке, окруженной с трех сторон скалами.

– До чего же чудесное место! – воскликнул Стефен.

– Вода как раз схлынула, – заметил практичный Эрни. – Вот тут-то мы их и наловим.

– Поныряешь со мной, малыш?

– Мне еще нужно набрать палок для ловли моллюсков, – извиняющимся тоном сказал Эрни и деловито побежал куда-то.

– Я вам составлю компанию, – предложила Дженни и, заметив изумление на лице Стефена, громко рассмеялась. – Давайте наперегонки.

Они разделись за двумя скалами, стоявшими не слишком близко друг к другу. Несмотря на, казалось бы, большую сложность дамского туалета, Дженни опередила Стефена и, бросившись в воду, нырнула под волну.

– Где это вы научились плавать? – Стефену лишь с трудом удалось нагнать ее.

– На пристани у Джо Тэпли. В детстве мы все время прыгали с нее в воду.

Она перевернулась на спину и, закрыв глаза, поплыла. Ее упругое тело казалось таким молодым, точно годы, прошедшие со времени их первой встречи, не оставили на нем никакого следа. Стефен смотрел на эту свежую, соблазнительную женщину и удивлялся, что она до сих пор не нашла себе мужа. Любопытство одержало в нем верх над врожденной застенчивостью, и он спросил:

– Дженни… почему вы так и не вышли больше замуж?

Она перевернулась на живот, взмахнув руками, подняв фонтан брызг, посмотрела на Стефена и тряхнула головой.

– Должно быть, случай не представился. Ну да… наверно. Увивалось тут за мною несколько парней. Да мне что-то ни один не нравился. – Она вдруг улыбнулась. – Вы ведь знаете, как это бывает, мистер Десмонд. Обжегшись на молоке, дуешь на воду.

И прежде чем он успел что-нибудь сказать, она стремительно поплыла к берегу.

Одевшись, но оба босиком они направились к скалистой части бухточки, где их поджидали Флорри и Эрни с сачками для ловли креветок; сачки эти были прикреплены к длинной палке с перекладиной, наподобие грабель.

– Лучше поздно, чем никогда, – язвительно приветствовала их Флорри. – Возьмите сачки у Эрни. И если вы готовы, начнем.

Опустив конец палки с перекладиной в море, она двинулась по мелководью, толкая впереди себя сачок и поднимая со дна тучи песка. Эрни и Дженни неторопливо следовали за нею, а на некотором расстоянии позади шел Стефен. Вода была такая прозрачная, что – удивительная вещь! – он различал впереди смутные очертания креветок, шевелящих тоненькими усиками, различал, несмотря на то что студенистые тельца их совсем прозрачны, а по окраске они напоминают переливчатый песок, – их выдает лишь крошечный черный, точно агат, глазок, видимо являющийся своеобразным жизненным центром этих хрупких существ и как бы предупреждающий их об опасности, ибо при его приближении все они вдруг начинали отчаянно метаться. Многие избегали ожидавшей их участи, и все же, когда сачки были извлечены из воды, в них оказалось достаточно поживы.

– Принеси ведро, Эрни, – скомандовала Флорри. – Оставляй только самых больших, а мелкоту брось обратно в воду. Вы втроем продолжайте заниматься креветками, а я поищу моллюсков среди камней.

Дул легкий ветерок, солнце выкатилось из-за туч, словно огненный апельсин. Они ходили по колено в воде, прочесывая дно, и через час наловили полное ведро креветок. Тут из-за скал, где потрескивал и дымил костер, сложенный из валявшихся на берегу коряг, донесся призывный крик Флорри. Они пошли к ней. На гладком сухом выступе скалы была расстелена белая скатерть, придавленная по краям круглыми мраморными камешками. Чай уже был готов, и на огне стоял железный котелок, в котором кипела вода.

– У меня теперь совсем ноги отнимутся, – заметила Флорри, протянув к огню посиневшие ступни. Затем, кивнув на креветок, добавила: – Бросай, хватит на них любоваться.

– Страсть какая, – пробормотала Дженни и слегка вздрогнула, когда трепыхающаяся студенистая масса исчезла в клокочущей воде. – Бедняжки!

– Да они же ничего не чувствуют, – заверил ее Эрни. – У них нет нервов – не то что у нас. Правильно я говорю, мистер Десмонд?

Стефен, пристально смотревший на Дженни, едва ли расслышал вопрос. Она стояла, задумавшись, с сачком на плече, слегка нагнувшись вперед, широко расставив босые ноги. Невысокая, крепкая, с ярким румянцем на исхлестанных соленым морским ветром и песком щеках, с иссиня-черными, растрепавшимися волосами, в подоткнутой юбке, из-под которой выглядывала белоснежная нижняя юбка в оборках, и в блузке с закатанными рукавами, распахнутой на груди, она вырисовывалась четким силуэтом на фоне унылого, ничем не примечательного заката. У Стефена не было с собой ни карандаша, ни бумаги, но художник заговорил в нем вдруг с такою силой, что он подумал: «Боже мой, если бы я мог написать ее сейчас, передать эти ярко-красные и синие тона, это сумрачное, темное небо!..»

Чай оказался крепким, черным, как пережаренное мясо, и обжигающим,