Памятник крестоносцу - Арчибальд Джозеф Кронин

Они нашли небольшую выемку в дюнах, укрытую от ветра и поросшую жесткой травой, – отсюда хорошо был виден весь сверкающий небосвод и глухо вздыхающее море.

– Надо было вам взять пальто, – сказала Дженни. – Здесь может быть сыро. Садитесь на мое.

И, расстегнув пальто, она заботливо разостлала полу, чтобы он мог сесть.

– Как обидно, что послезавтра надо уезжать, – через некоторое время со вздохом заметила она. – В Маргейте так хорошо в это время года.

– Мне здесь очень понравилось.

Оба помолчали.

– Вы, наверное, уже решили, что́ будете делать дальше?

– Мм… в известной мере.

Она не смотрела на него – взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.

– Мне не хотелось бы показаться назойливой, сэр, и вы понимаете, что говорю я так не из-за денег, но надеюсь, вы еще немного поживете у меня. Вы ведь собирались рисовать реку. А у меня как-то на душе спокойнее, когда в доме такие жильцы, ну вот вы да капитан Тэпли.

– Мне и самому хотелось бы пожить у вас, но пора снова в путь.

– И как только вы живете! Страшно подумать: один-одинешенек, кочуете с места на место, некому и присмотреть-то за вами. – В голосе ее звучала неподдельная грусть. – Неужто вам в самом деле надо ехать?

Он не ответил. Она сидела совсем рядом – живая и теплая, – и ощущение ее близости сводило его с ума. Волна страсти захлестнула его. Не в силах больше противиться желанию, он просунул руку под пальто Дженни и обнял ее за талию. Она сразу умолкла, и он почувствовал, как напряглось ее тело.

– Не надо, сэр, – очень тихо сказала она.

– Ради всего святого, не зови ты меня сэром, Дженни. – Он с трудом произнес эти слова. И вдруг поцеловал ее – порывисто и крепко. Губы у нее были мягкие и сухие, слегка обветренные и теплые, как слива на солнце. От неожиданности Дженни подалась назад, потеряла равновесие и опрокинулась на спину. Она лежала на песке и казалась в эту минуту такой беззащитной. Она смотрела в небо, и в глазах ее отражалась луна.

Сердце у Стефена отчаянно колотилось – никогда еще он не испытывал такого неудержимого влечения. Все, что он знал до сих пор – мимолетное чувство к Клэр, непонятная тяга к Эмми, – меркло перед этим сладостным томлением. Он считал себя странным, противоестественным существом, для которого навеки заказана радость разделенной любви. Все это была ложь. Он лег рядом с Дженни и, осторожно просунув руку в низкий вырез ее платья, почувствовал под ладонью мягкую грудь. От буйного тока крови она была еще жарче, чем ее губы, и трепетала под его пальцами, словно пойманная птица. Он нежно ласкал ее; но вот от движений его руки пуговицы на лифе Дженни расстегнулись, и он с судорожным вздохом прильнул щекою к гладкой белой коже, как бы моля утешить его и приласкать. «О боже, – подумал он, – вот то, чего я так жаждал и искал, к чему я так стремился! Вот оно – исцеление, вечная Лета: положить голову на мягкую женскую грудь и забыться в объятиях подруги».

Он почувствовал, как она задрожала, как слабеет ее тело, и радость опалила его. Опершись на локоть, весь пылая, но решив пережить сполна прелюдию свершения, он посмотрел на Дженни: она бурно дышала, и глаза у нее были закрыты, лицо казалось совсем маленьким, словно сведенным судорогой, от ресниц на щеки, вдруг сразу запавшие и похудевшие, легла легкая тень. Когда он снова прильнул губами к ее губам, она страстно ответила на его поцелуй, потом вздрогнула и в последней тщетной попытке избегнуть неизбежного отвернула голову.

– Нет… нехорошо это, – прошептала она. – В такую-то ночь!

Вместо ответа он крепче прижал ее к себе. Тогда она подняла руки и оплела ими его шею. Губы ее раскрылись в ожидании поцелуя. Земля заколебалась, луна покатилась куда-то. Наступило мгновение, неотвратимое, как смерть. Потом – покой, тепло и молчание… долгое молчание, когда они лежали неподвижно в объятиях друг друга.

Наконец слеза медленно скатилась по ее щеке и упала на его щеку. Он поднял голову, покоившуюся на ее плече, и заглянул ей в глаза.

– Дженни, в чем дело?

Она уткнулась лицом в его грудь, и ее голос, пристыженный, приглушенный, слабо долетел до него:

– Второй раз в жизни так со мной получается. И теперь я даже не могу свалить все на виски.

– Но ты не жалеешь о том, что произошло? Ты ведь любишь меня?

– Люблю, вы знаете, что люблю! – И она с новой силой прильнула к нему. – Всю жизнь любила. Всю жизнь… с первого дня. Даже когда была с Алфом, все думала о вас. Не должна я была, конечно, думать, да и теперь тоже… Ну что ж, поделом мне… так ведь и замуж никогда не выйдешь.

Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Взяв ее маленькую руку, шершавую от прилипшего песка, он крепко сжал ее.

– Не волнуйся, Дженни. Если ты не против, мы завтра же поженимся в мэрии. Теперь мы с тобой на всю жизнь связаны – на радость и на горе.

Часть пятая

Глава I

В то осеннее утро 1928 года Стефен проснулся еще прежде, чем первый штифтик света прорезал темноту спальни, помещавшейся на первом этаже дома на Кейбл-стрит, окнами во двор. Некоторое время он лежал неподвижно, чувствуя рядом упругое тело жены, прислушиваясь к ее ровному дыханию; затем тихонько, стараясь не разбудить ее, вылез из постели и принялся одеваться, ощупью находя в темноте разложенную на стуле одежду – фланелевый жилет, саржевые брюки и толстый синий шерстяной свитер, который Дженни связала ему. В одних носках он вышел в коридор, трижды громко постучал в дверь Джо Тэпли и направился на кухню.

Газ мягко вспыхнул под уже налитым чайником. Стол тоже был, как всегда, накрыт. Через десять минут к Стефену присоединился капитан, и они вместе сели завтракать: на столе был горячий чай, хлеб со свежим маслом и сосиски. Они ели молча, и только уже перед самым концом Тэпли заметил:

– Ветер сегодня с запада.

Стефен кивнул и нагнулся к самому уху старика:

– Непременно надо поработать, пока тучи не рассеялись.

– Сегодня жди волны, будем надеяться, что руль выдержит. Я совсем разучился справляться с ним.

– Это вам прострел мешает.

– И нисколько: за весла я в любую минуту могу сесть.

Стефен встал, налил чашку чаю и отнес в