Завет воды - Абрахам Вергезе

на которых нет никаких украшений, даже браслета. Пальцы — длинные изящные линии, продолжение кистей и карандашей, которыми она так искусно владеет. В голове у Филипоса все пьяно кружится от аромата гардении в ее волосах.

Он откашливается было, готовясь заговорить, но тут из-под подола сари показываются пальцы ее ног, и все слова мигом улетучиваются. Он будто снова в купе поезда, и вновь ее ступни мелькают перед его лицом, когда она взбирается на свою полку.

Голосовые связки, кажется, окаменели. О Господи, неужели это и называется «хватил удар»? Он тянется за платком, но рука ныряет в другой карман, пальцы выуживают монетку в один чакрам с изображением Баларама Вармы[180]. Он протягивает монету Элси, но кругляш вдруг исчезает. Филипос демонстрирует руки, ладони и тыльные стороны. Прошу вас, смотрите внимательно, леди и джентльмены, убедитесь, что ничего не спрятано. Потом тянется к уху Элси, неведомо откуда достает монетку и вкладывает в ладонь девушки.

Одна из древних тетушек в ужасе прижимает ладонь ко рту, как будто только что стала свидетельницей насилия.

— Вы видели, как он это сделал?

Нет, никто не заметил.

— Аах, он схитрил! Прятал туда-сюда!

— Это было чудо. — Филипос наконец обрел дар речи. И перешел на английский — не умышленно, но, как оказалось, совершенно правильно, если они хотят поговорить конфиденциально. Элси берет ладонь Филипоса, переворачивает ее, разглядывая.

— У тебя красивые руки. Мне вообще нравятся руки, — произносит она по-английски.

И в поезде они тоже говорили на английском. Он помнит ее голос. Низкий чарующий тембр заставляет его старательно следить за движением ее губ.

— Я обратила на них внимание, еще когда мы впервые встретились.

— А я на твои, когда ты гладила табакерку, — признается он.

На ладони у нее крошечное пятнышко зеленой краски. Кожу покалывает там, где девушка прикасается к нему.

— У меня есть блокноты, целиком заполненные рисунками рук, — рассказывает Элси.

Он спрашивает — почему.

— Наверное, потому, что все, что я рисую, начинается с моих рук. Порой я чувствую, что меня ведет моя рука, а разум лишь следует за ней. Без руки у меня ничего бы не было.

— А у меня есть блокнот про ноги, — сообщает он. — Ноги раскрывают характер. Можно ведь быть королем или епископом и украсить свои руки драгоценностями. Но ноги — это личность без прикрас, и неважно, кем вы себя провозглашаете.

Она наклоняется взглянуть на их босые ноги. Плавно придвигает свою стопу к его. Второй палец, выступающий чуть дальше большого; чистые блестящие ногти; волнообразные неровности суставов — все говорит об артистической натуре. Его ноги кажутся огромными рядом с ее. Кожа касается его кожи.

Старух, наблюдающих за ними, похоже, вот-вот хватит удар. Будь у них свисток, они бы уже надрывно дули в него.

— Айо! Сначала берет за руку! Теперь трогает ноги. Что, невтерпеж?

— Ты слышишь? — тихонько хихикает Элси.

Поколебавшись, он отвечает:

— Не все могу разобрать. Но у меня есть отличная идея.

Вообще-то отличной идеей было говорить по-английски.

— Филипос? — произносит она, будто пробуя его имя и глядя прямо в глаза. От звука ее голоса замирает сердце. — Ты хотел побеседовать со мной? — Она улыбается.

Потерявшись в ее улыбке, он запаздывает с ответом:

— Да, о да, конечно! И нарушил все правила своей просьбой. Да, я хотел поговорить. Можно я честно скажу — зачем?

— Честно гораздо лучше, чем нечестно.

— После того как мы… после поезда… я надеялся. Я хочу сказать, показалось, что это судьба, что спустя столько лет мы оказались в одном поезде, в одном купе, на одной лавке… Мы слишком быстро попрощались. И с тех пор я… мечтал жениться на тебе. Но я тогда был тем, кого изгнали из колледжа. Был избитым и сломленым. Я много работал и вот стал совсем другим, я больше не сломлен, и вот тогда решил позвать свата Анияна. Я помню, в поезде ты сказала Мине, что не готова к браку. Элси, я очень хочу жениться. Но я хочу быть уверенным, что… что ты тоже хочешь. Что тебя не заставляют.

Она обдумывает его слова. А потом улыбается, без слов давая понять — да, я тоже этого хочу.

— О, слава богу! Я боялся, что твой отец хотел бы кого-нибудь вроде… кого-нибудь более…

— Это я захотела. Тебя.

Она будто поцеловала его словами. Филипос чувствует, как погружается в ее взгляд, в этот взрыв коричневого, серого и даже голубого в ее радужке. Он готов прыгать от радости. Улыбается Одат-коччамме, которая радостно подмигивает ему в ответ. Она сползает с лавки, перебрасывает хвост кавани через плечо, задев по физиономиям сидящих старух. Высоко задрав нос, тетушка Одат присоединяется к Большой Аммачи, по пути прихватив кусочек халвы.

— Я просто счастливчик. Но почему я?

Теперь молчит Элси, неожиданно замкнувшись.

— Это секрет?

— Секрет спрятан на самом видном месте.

Он польщен. Это же последняя фраза из его «Человека-плаву».

— Ты и вправду хочешь знать, Филипос? Могу я рассказать честно? — поддразнивает она, но тут же становится серьезной. — Потому что я художник, — просто говорит она.

Он не понимает.

— В смысле, как Микеланджело? Или как Рави Варма?

— Ну да, пожалуй… Но только не как Рави Варма.

— Тогда как кто?

— Как я, — произносит она без улыбки. — Если бы Рави Варма родился девочкой, смог бы он после свадьбы учиться у голландского преподавателя, как ты думаешь? Или устраивать выставки в Вене? Путешествовать по всей Индии? Он купил типографию в Бомбее. Мудрый ход. Поэтому его работы известны повсюду. Он встречался со всеми знаменитыми красавицами своего времени, махарани и знатными особами, и рисовал их. С одной или двумя был довольно близок.

Неужели для нее нет запретных тем? — восхищенно думает