Письма к тетушке - Максим Юрьевич Шелехов

virgin, life fucks us all. Никто не умрет девственником. Жизнь всех поимеет», – эту цитату я, конечно, не могла так сходу запомнить, она впоследствии не раз мне повторялась Женей, как любимейший из афоризмов Курта. У Жени такой утонченный вкус!

– «Nobody dies a virgin, life fucks us all». Какая, глубина, какой полет мысли! – восторгался он тогда, в «Орешке».

– Против воли остается в памяти, – счел нужным тогда вставить Костя, по обыкновению своему крайне неуместно и глупо. Женя посмотрел перед собой с удивлением, как будто с ним заговорил фонарный столб. Улыбнулся одними глазами, перевел взгляд на меня и продолжал свою речь, как ни в чем не бывало, будто отмахнувшись от докучавшей ему мухи. Я позавидовала его хладнокровию, еще раз убедившись, насколько выше он того, кого я вынуждена была называть «своим молодым человеком». В ту же секунду я решила, что не позволю себе уснуть этой ночью, пока мои отношения с Костей будут считаться существующими.

К этому времени мальчишка уже настроил свою гитару, с новой, натянутой им струной, и под шум аплодисментов, одобрительных возгласов, и неподдающихся описанию звуков, исходящих от представителей «оголтелой своры», что-то орал со сцены так истерически, будто его ножовкой резали. Женя обратил туда мое внимание, с просьбой прислушаться. Я, честно, сделала все от меня зависящее, но разобрать что-либо в этом душераздирающем крике оказалась не способной.

– Pain! – подсказал Женя, – что означает боль. Боль и наркотики, наркотики и душевная боль – вот его жизнь, жизнь Курта Кобейна!..

В этом месте Женя, замолчав на некоторое время, посмотрел на меня долго и исключительно, будто моего «молодого человека» вовсе не было рядом, будто я была одна, наедине с ним. Мне понравился этот вызов, и я приняла его, я согласилась, подтвердила взглядом, что тот третий, кто был с нами – был лишний.

Он вынул из кармана сигареты, достал из пачки одну, поднес неспешно к губам, подкурил. Целое искусство увидела я в том, как он выпускал изо рта табачный дым, как он держал сигарету. «Если бы я уже не любила его, я бы влюбилась в него сейчас», – не могла не признаться я самой себе в ту минуту.

– В сигарете есть что-то колдовское, магнетическое, сам процесс завораживает, когда сигарета в руках правильного курильщика. – Произнес он, и я подумала: «Это же мои собственные мысли!»

– Абсолютно каждый и все пробовали курить, – продолжал Женя. – Но не все отхаркивают никотин, как видишь. Есть правильные курильщики и есть обыкновенные потребители, опошлившие сам процесс курения, не умеющие из него извлечь удовольствие, ни обнаружить красоту, одно животное желание удовлетворить своей потребности руководит этими невеждами. Все то же с Гранжем. Разве только папуас какой-нибудь и то исключительный не знает Курта Кобейна, не слышал его «Smells Like Teen Spirit». Все причастны к Гранжу, так, или иначе. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Из прочих выделяются две группы. Есть ценители этого направления в музыке, и есть пропащие маргиналы, и одних и других ты сейчас можешь наблюдать в этом баре. Кто-то, как мы, пришли окунуться, в ту атмосферу, в которой создавалась эта музыка, повлиявшая на моду, на культуру, на взгляды современного человека, за годы эволюционировавшая и вобравшая в себя эстетические и симпатические черты – кто-то пришел запечатлеть и прочувствовать, с чего вся эта «прелесть» начиналась. Кто-то же, напичканный наркотиками сумасброд, явился в «отчий дом» за страданиями. Каждому свое. Потому-то я и сказал при встрече, что если бы вам понравилось это место с первого же взгляда и вы почувствовали себя здесь, в «Орешке», вполне в своей тарелке, я бы счел не лишним вас остерегаться.

Я смотрела на Женю с восхищением.

– Какой ты умный! – не утерпела я произнести, – как ты все это прекрасно подвел и объяснил!

Костя, во все это время не удосужившийся отпить и глотка, по той, конечно, причине, что пиво было заказано не им, а Женей, после этих моих слов, отбросив все принципы, опустошил свой бокал чуть ни залпом. Мне было крайне неприятно обнаружить в нем столько прыти. Кроме того меня изначально еще раздражала его негативная настроенность. Я смотрела на него чуть не с ненавистью и в первый удобный момент готовилась вспыхнуть. Женя, поочередно обращая свой взгляд то на меня, то на Костю, улыбался уже не одними только глазами, что крайне смущало и щекотало нервы мои еще более. Очень вовремя со словами приветствия подоспела Виола. Она звала нас «зарядиться, как следует» за барной стойкой, с тем, чтобы впоследствии «хорошенько оторваться». Другими словам, она приглашала нас выпить и потанцевать. Мы с Женей согласились охотно, Костя поплелся за нами.

За стойкой провела я время очень весело, Виола обращалась со мною как со старинной приятельницей, Женя был внимателен и любезен, Костя пребывал в абсолютной тени, много пил и казался чрезвычайно угрюмым – благо, что не мешал. Спустя короткое время голова моя приятно закружилась, и, к удивлению собственному, в шуме, извергающемся со сцены, до того, казалось, беспорядочном, я вдруг заметила гармонию. «Оголтелая свора», всем своим составом толпящаяся и скачущая там же у сцены, меня тоже больше не пугала и не казалась такой уж безобразною.

– Какая-то неведомая сила так и влечет меня туда к ним! – произнесла я, как-то извиняясь, и вместе с восторгом.

– Это Терпсихора, – предлагая мне руку, сказал поэтически настроенный Женя.

– Быть может, это Вакх? – не пропустил случая съязвить злючка Костя, также протягивая руку, подразумевая этим жестом, чтобы я с ним осталась. Безо всякого колебания я откликнулась на предложение Жени, и мы с ним вместе, также и в компании Виолы пошли «отрываться».

Не стану вам описывать, как я повеселилась, дабы не умалить словами наш «отрыв». Было «круто, нереально круто», по оригинальному выражению харизматической Виолы, но – до поры, до времени, пока в самый разгар веселья к нам не присоединился «свет моих очей». Это я сейчас способна иронизировать и даже кое на что улыбнуться, глядя назад, как говорится, сквозь призму времени. Тогда же мне было не до смеха и не до шуток. Костя шокировал меня своим поведением. Понятно, он напился, но это не может послужить ему оправданием, напротив, обнаруживает в нем еще один недостаток. Ему нельзя пить, ни в коем случае нельзя пить! Как говорится где-то у Достоевского: «в пьяном виде он не хорош», – я ему так впоследствии и сказала. Я ему достаточно высказала, уже на другой день, когда он был способен слушать.

Он явился на крыльцо общежития