Тимур и его лето - Илья Андреевич Одегов

— Вера, да что с тобой? — говорю.

А она в ответ только отмахнулась да к себе в комнату прошла. Слышу, уронила что-то, стул, наверное, опрокинула, окном хлопнула и как будто бумагу рвать начала. Только и слышно — шурх-шурх-шурх. Долго рвала, а потом затихла. Я тем временем поужинал, рюмочку на ночь опрокинул и покурил на крылечке — на улице хорошо, тихо, только лягушки издалека квакают да комары вьются, но близко не подлетают, табачного дыма боятся. От благости этой меня в сон потянуло. Бросил я сигарету, умылся во дворе и к себе в комнату прошел. Лег в кровать, и тут что-то весь сон с меня слетел. Как отрезало. Вроде только что носом клевал, а сейчас ни в одном глазу. Лежу и про Верку думаю. Какая все-таки зараза. Сколько лет уже космонавтов за нос водит, а ведь ни одному даже поцеловать себя не дала. Но хороша, хороша. И где ж набралась-то так сегодня? Видел я и прежде, что она выпивала по чуть-чуть, в охотку, но чтобы так? И ведь самое главное, что вот она — там, за стенкой спит, а я опять лежу и волнуюсь, не до сна мне. Наконец не выдержал. Вдруг, думаю, случилось что, а иначе чего же она так напилась? Расспросить надо бы. Встал, к ее комнате подошел и в дверь стучу. Молчит. Я громче постучал и дверь приоткрыл. В комнате темно, только из окна свет идет — слабый, серый такой. Я в комнате свет включать побоялся, а включил в коридоре и дверь открытой оставил. Вижу, лежит Вера на кровати, в одном белье, руки-ноги в разные стороны, одеяло комом — едва-едва ее прикрывает, а по всей комнате журналы разорванные валяются.

— Вера, — говорю я тихо.

Молчит.

— Вера! — окликаю я громче и подхожу к ней. Она не отвечает, только чуть стонет во сне. Присел я на кровать, а Вера вся передо мной, как есть — в белых трусиках, а из лифчика слева полсосочка торчит. Погладил я ее по бедру бережно. Кожа у Веры гладкая, теплая, ухоженная. Хорошо мне так стало, приятно, что я сам с себя майку и штаны пижамные стянул и рядом лег. Приник к Верке всем телом, прижался, по животу ее погладил, по плечам. Спит она, не шелохнется. Понял я, что если сейчас шанс такой упущу, то потом всю жизнь жалеть буду. Хотел я с нее лифчик снять, но повозился с застежкой и так и не расстегнул, просто чашечки отогнул и грудь ее роскошную на волю выпустил. А вот трусики стянуть сумел.

— Ну что, Верочка, — говорю, — красавица моя, не обессудь.

Лег на нее и давай елозить. Сначала аккуратничал, старался понежнее, а потом вижу — Вера хоть и стонет тихонько, морщится во сне, но не просыпается, вот я и разошелся. Вертел ее по-разному и даже покричал чуть-чуть, когда все закончилось. А потом лег рядом, прижался — перегар от нее стоит тяжелый, а кожа все равно молоком пахнет. Не чудо ли? Лежу, нюхаю ее, и уходить не хочется, но страшно, как бы не уснуть.

— Ну все, — говорю, — мне пора.

Встал, оделся и прямо в губы ее поцеловал на прощание. А потом к себе в комнату пошел и стал вещи собирать. Понимаю же, что оставаться здесь после этого никак не могу, не стерплю просто.

Вышел с сумкой во двор, постоял немного, поглядел на луну, воздух в себя втянул с силой и пошел в сторону станции. По дороге пришла мне в голову одна мысль. Тут неподалеку есть местный клуб, в котором космонавты по выходным развлекаются. Уровень, конечно, не городской. Так, танцульки, водка. А время сейчас хоть и позднее, но все же пятница. Может, и застану кого.

Подхожу я к клубу и вижу, действительно, вон они стоят, покорители космоса. Вот, думаю, и космонавтикам добро сделаю, пусть порадуются. Когда еще им такая возможность представится? Они стоят в стороне, шушукаются о каких-то своих космических делах. Подошел к ним и говорю, так, мол, и так. Напилась наша Верка в хлам, лежит у себя на кровати вся такая голая и пьяная, нежная и доступная, бери не хочу. Сам, говорю, уже проверил — спит и не просыпается. Налетайте, говорю, братцы. Редкий случай. Может быть, один раз в жизни у вас такое счастье. Не упустите! Дверь не заперта, так что милости просим.

Космонавты молчат, только смотрят. Глаза у них пустые-пустые. Вакуум в глазах. Видать, медленно доходит. Я повторяю. Пьяная, говорю, в дупель. Голая. Пользуйтесь, ребята, еще часа два у вас точно есть. Только по очереди, ха-ха.

Тут мне ближайший космонавт и врезал. Сам маленький, а врезал до ужаса больно. Из носа сразу кровь потекла.

— Ты чего это? — говорю, а сам лицо пытаюсь рукавом вытереть. — Ребята, вы чего? Я ж для вас… Я ж специально…

Тут они все на меня и накинулись. Сначала били ногами, а потом кто-то притащил черенок от лопаты, и я сразу сознание потерял.

Сколько времени прошло, пока я в себя пришел, — не знаю. Совсем темно было, да и глаза у меня почти не открывались. Потрогал, вместо лица — непонятно что. Но слышу — тихо вокруг. Никого нет. Ни голосов, ни шагов. Только шуршат деревья листьями — осторожно так, ласково, словно шепчут мне о чем-то важном и тайном. Растянулся я на земле, раскинул кое-как руки и ноги и стал слушать. Раз деревья шелестят, значит, все по-прежнему. Значит, еще поживем.

ЛОВУШКА

Целый день шел дождь.

Капли стучали по оцинкованной крыше бунгало, и от их монотонного перестука Ивану все время хотелось спать. Он и не боролся с этим желанием, все равно на улице делать было нечего. В такие дни все кафе и магазины наглухо закрывались, пляж пустовал, океан становился шумным и неприветливым, а с пальм от ветра срывались кокосовые орехи и тяжело плюхались на песок. Да, вставать с кровати не хотелось, но и спал Иван беспокойно. Стены бунгало были тонкими, и через них легко проникали звуки обеспокоенных дождем джунглей. Сквозь сон, сквозь мерный шум дождя Иван слышал голоса обитателей этих джунглей. Они рычали, верещали, стонали и смеялись. До него долетал трубный рев слонов, но чаще всего доносились странные, пронзительные, похожие на детский