Без времени и места - Михаил Чумалов

class="p1">Вновь проснулось радио, наполнив задыхающийся от рыбного духа салон бодрым и звонким голосом. «Птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня», – пел свой модный шлягер Николай Гнатюк. Звучало это как издёвка.

Андрею приходилось бывать в электричках, шедших в воскресный день из столицы в Ярославль. О таких тогда шутили: «Длинное, зелёное с жёлтой полосой, пахнет колбасой». Но нынешнее испытание оказалось куда суровее. Ламцадрица заперлась в своем купе, два десятка пассажиров ринулись в тамбур. Андрей сунулся было туда же – в тамбуре висел табачный дым такой густоты, что щипало глаза. Андрею пришло в голову, что таким и должен быть один из кругов ада: пусть грешник сам выбирает, задыхаться ему от дыма или от смрада. Временное убежище Андрей нашёл возле туалета. Делал вид, что его интересует инструкция по противопожарной безопасности, висящая на стене. Закачивалась инструкция загадочными словами: «Выполнение правил пожарной безопасности – гарантия возникновения пожаров».

Больше всего Андрей опасался тогда не пожара, а того, что соседка не доест рыбу и оставит часть на потом. Тогда остаток пути всему вагону придётся провести в атмосфере коптильного цеха рыбозавода. Но худшего не случилось: тётка умяла свою пайку целиком, вынесла объедки в мусорный бак, и вскоре воздух в вагоне очистился. Все вздохнули с облегчением, и мало-помалу ажиотаж, вызванный этой ароматической атакой, спал.

Снова накатила скука. Снаружи мелькали километровые столбы. Колёса монотонно отстукивали мгновения этого дня, будто счётчик такси. За окном показались серые гнилые воды Сиваша.

Читать не хотелось, и Андрей достал из рюкзака кубик Рубика – модную тогда в СССР новинку. Минут десять было убито на то, чтобы собрать одну его грань. Потом дело застопорилось: головоломка отказывалась подчиняться.

– Ух ты! – раздалось за спиной. Это Земеля появился, как обычно, неожиданно. – Классная штучка! Дай повертеть.

«Не отстанет ведь», – подумал Андрей и молча сунул кубик сержанту. Тот присел на край полки и быстро-быстро завертел пальцами с обгрызенными ногтями, окаймлёнными чёрными ободками грязи. Андрей делал вид, что читает. Опять потянулись томительные минуты.

Ситуацию спасла – да, да, не удивляйся, мой читатель – дружба народов, главное достижение социалистического образа жизни, как было написано во всех учебниках советской истории. Началось всё с Пшеничных Усов. Их обладатель молча лежал на животе на своей боковой полке, уставившись взглядом на Андрея. Его глаза ржавого цвета, казалось, не выражали никаких чувств, они были пустыми и холодными, как осенняя причерноморская степь. Но это впечатление оказалось обманчивым. Мужчина внимательно рассматривал изображение на футболке Андрея. Эту футболку с принтом картины Шагала отец Андрея привез из заграничной командировки.

– Это что же, евреи летают? – спросил, наконец, Пшеничные Усы. Не стану врать, дорогой читатель, я несколько приукрасил его речь. В действительности Пшеничные Усы употребил слово, которому было не место в лексиконе советского человека. Увы, «кто-то кое-где у нас порой», как пелось в известном фильме, позволял себе, как сказали бы сейчас, неполиткорректные высказывания.

Андрей хотел было возмутиться, но его опередил Сергей.

– Это картина «Над городом» Марка Шагала, французского художника еврейского происхождения, – пояснил он, выказывая неожиданную для простого моряка эрудицию. – Родом он из Витебска. И тут он изобразил своих соотечественников. Они евреи. А ты что, дядя, имеешь что-то против?

– Да нет, – ответствовал Пшеничные Усы, – я не против. Пусть летят. Пусть бы уж они все улетели… А то лезут из всех щелей, – продолжал бурчать со своей полки усатый антисемит. – Был у нас магазин как магазин. А теперь директор – Фельдман, бухгалтер – Фридман. А я, коренной сечевик, должен под их дуду плясать…

– Ты, папаша, Фельдмана-то не трожь, – встрял, не отрывая глаз от кубика, в разговор Земеля. – Служил у нас в полку майор Фельдман, зампотехом. Мужик настоящий, все его уважали. Офицеров мало оставалось, так он сам вызвался в рейд идти, хоть не его это дело было. И когда в засаду попали, погиб геройски, пацанов наших прикрывая. Ему орден дали посмертно. А ты говоришь – «магазин»… Получилось! – вдруг расплылся в улыбке Земеля, сунул Андрею собранный по всем граням кубик и куда-то убежал.

– А у нас в части, – добавил Серёга, – один слон к духу докопался: мол, фамилия у тебя неправильная и нос не тот. Так тут же от дедов в бубен получил и потом неделю по ночам сортир драил. Не любили у нас таких.

Эдик, сидевший до этого с отстранённым видом, тоже не выдержал:

– У нас все нации равны. Вот я – армянин, к примеру, – с гордостью заявил он. Хотя до сих пор о своём армянском происхождении он вспоминал нечасто, сейчас ему показалось важным его подчеркнуть. – К армянам претензии есть?

– К армянам нет, – пробурчал Пшеничные Усы, огорошенный таким дружным отпором. – При чём тут армяне… Армяне, я понимаю… народ полезный… Не то, что… – И он повернулся лицом к стене, давая тем самым понять, что дискуссия исчерпана.

На почве единства мнений по столь деликатному вопросу атмосфера в четвёртом купе изменилась. Холодок отчуждения куда-то исчез. Завязался разговор.

– У нас на судне был кок-армянин, – начал Сергей, обращаясь и к Эдику, и ко всем остальным, – и звали его Гамлет. Так вот он женился. Тоже на армянке, из Феодосии. И как думаете зовут его жену? Не поверите – Офелия.

Все прыснули.

– Да, наши любят такие имена, – усмехнулся Эдик. – Дядю моего друга школьного зовут Шекспир. Это имя, не фамилия. По паспорту он – Шекспир Самвелович Маркаров. Дома его звали Спиря. А я – Эдуард, – представился он наконец, и все обитатели купе тоже.

– А не выпить ли нам за знакомство чего-нибудь? – бросил клич Сергей.

– Заметьте, не я это предложил, – отреагировал Андрей цитатой из популярного фильма, который, правда, выйдет в прокат только через полгода после описываемых событий. С этими словами Андрей извлёк из рюкзака трёхлитровую банку домашнего портвейна, купленную перед отъездом у крымских аборигенов.

Тут бы и закончить этот эпизод мажорным аккордом, но я ещё должен сказать, что был в вагоне один человек, который слушал перепалку молодых людей с Пшеничными Усами с особым чувством. Это тот самый болезненный мужчина в длинном пальто из шестого купе. Фамилия его была Залкинд. Но не только поэтому этот разговор разволновал его и вынудил прибегнуть к валокордину. Почему так случилось и с какой целью он вообще оказался в этом вагоне, я расскажу позже.

* * *

Место номер три в пятом спальном вагоне занимала сорока с лишним лет женщина, примечательная во многих отношениях. Элегантный брючный костюм из джерси обтягивал её крупное, привыкшее к тяжёлому