Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

разумеется, с ним оговаривалась… Когда генерал вчера приезжал к нам на дачу, он прекрасно о вас отзывался… В вашем споре с начальником Генерального штаба он, безусловно, на вашей стороне… Давайте утвердим его кандидатуру, а я, в свою очередь, обещаю поговорить с вице-премьером об увеличении вертолетного военного заказа…. Вот и спасибо… Низко вам кланяюсь…

Она торжествующе улыбалась, поигрывая умолкнувшей трубкой. А в обширном кабинете на Арбатской площади грузный, с розовой лысиной министр обороны обескураженно сел в мягкое кресло. Потребовал у порученца стакан воды, чтобы запить таблетки от гипертонии.

Третий разговор велся ею в игривой манере, белая босоножка трепетала на кончиках пальцев, свободная, с розовыми ноготками рука несколько раз касалась волос, а глаза искали зеркало.

– Нет ничего, что бы я для тебя не сделала, мой дорогой, но здесь пойди мне навстречу, хоть единственный раз…. Я не настаиваю, я нежно прошу… Ничем мне эта персона не дорога, а просто симпатична… Я увлеклась его текстами, способствовала изданию его книги, лично подбирала художника и одобряла иллюстрации… Уверяю тебя, он вполне заслужил не только большой гонорар, но и престижную премию… К тому же он единственный русский в этой компании… Мы же должны признать, что русская литература делается хотя бы отчасти русскими… Ты прав, я действую не столько логикой, сколько обаянием… Согласна, как-нибудь поужинаем, если у тебя нет более привлекательного общества, чем мое… Целую, родной… – Босоножка упала, и она не спешила ее надевать. Улыбалась, разглядывала перламутровый лак на ногтях.

Тон следующего разговора был холодно-сдержанный, с соблюдением дистанции, как если бы ее собеседником был начальник протокола, не слишком любимый, но абсолютно необходимый, с кем нужно было считаться, постоянно демонстрируя свой контроль над его действиями.

– Не торопитесь отвечать на приглашение Мэра… Пусть понервничает… Я не верю в искренность его заявлений… Однажды изменивший прячет эту измену глубоко в своем вероломном сердце… Дайте ему понять, что мое присутствие возможно лишь в случае, если все торжество пройдет под знаком уважения к Президенту… Ему лучше знать, каким образом… Пусть назовет свой новый мост Президентским… Или пусть по ночной реке пустит огненное полотнище с изображением Президента… Или пусть прикажет своему присяжному певцу, которого, кажется, опять не пустили в Америку, то ли оттого, что он наркоторговец, то ли карточный шулер, – пусть прикажет ему исполнить песню во славу Президента… Если все эти условия будут соблюдены, я, быть может, приду… Но ответ дадим в самый последний момент….

Белосельцев наблюдал и слушал, понимая, что сквозь эту маленькую телефонную трубку стремится множество личных и государственных интересов, адресованных больному всевластному Президенту, и каждый из этих интересов тщательно исследуется, оценивается, отбраковывается этой молодой умной женщиной, влияющей на судьбу государства, стоящей на страже фамильной власти. И внезапная, вторая на этой даче художественная ассоциация – картина Сурикова, на которой царевна Софья, заточенная в монастырь, презрительно и зло глядит сквозь решетку, и на этой решетке качается повешенный стрелец.

– Ну вот, наконец, слава Богу, сеанс связи закончен. Теперь я к вашим услугам, – повернулась к ним Дочь, колыхнув в вырезе сарафана округлой, полнеющей грудью. – Не сомневаюсь, что чрезвычайные обстоятельства привели вас ко мне.

– Мы явились невольными свидетелями ваших разговоров, и я подумал, что, видимо, вот так беседовала с придворными Екатерина Великая. Есть нечто особенное в поведении русской женщины на троне.

Гречишников произнес это с едва ироничным поклоном, и Белосельцев опять поразился многоликости этого искушенного человека, в котором сейчас обнаружился камергер, вся жизнь которого прошла при дворе. Дочь усмехнулась, показывая, что понимает иронию, но было видно, как ей приятна тонкая, замаскированная иронией лесть.

– Я буду говорить откровенно, надеясь на то, что всем моим служением, безграничной преданностью Президенту и вам, блистательно воплощающей и продолжающей деяния отца, я заслужил право высказываться без обиняков на тему, не касающуюся меня лично, но затрагивающую судьбу государства и первого в нем лица. – Эту тираду в стиле классической риторики Гречишников произнес со смирением, но и с холодной твердостью неподкупного слуги, готового принять на свою голову неправедный гнев господина, но не слукавить, не утаить, не обойти стороной грозную, нелицеприятную правду. – В обществе нарастает тревога. Президент нездоров, и я знаю – сегодня он опять отправляется в клиническую больницу, где ему должны провести курс оздоровительной терапии, поддержать его многострадальное, утомленное в борьбе сердце. Многие государственные дела не решаются, ждут его выздоровления. Другие, самые неотложные, ложатся на ваши плечи. Но как бы вы ни утруждали себя, каким бы талантом и рвением ни обладали, вам не справиться с нарастающим потоком проблем, которые, будучи нерешенными, копятся, закупоривают жизнетворные сосуды и органы государства, грозят превратиться в кризис, быть может, трагический для страны и нынешней власти.

Гречишников тонко и умно выбирал выражения, находил слова, словно касался самых чувствительных точек в сознании сидящей напротив женщины. Он хорошо ее знал, ведал расположение ее психологических центров, умело возбуждая в ней внимание, тревогу, глубинные страхи. Дочь, поджав волевые губы, насупив брови, внимала, не перебивая, глядя на Гречишникова настороженными, мерцающими глазами.

– Почувствовав временную шаткость власти, распознав ваше одиночество, к вам устремилось множество хитрецов, льстецов, проходимцев, желая воспользоваться вашим доверием в корыстных интересах, набиться в друзья, вползти во власть, а потом, как змея, свившая гнездо в черепе павшего воина, ужалить и умертвить, вероломно воспользовавшись вашим доверием. Вам, доверчивой и чистосердечной, трудно распознать предателя, трудно избежать вероломства. Так было со всякой властью, при всех дворах и правителях. В нашей недавней истории мы видели, как соратники Сталина, умертвив больного вождя, разделались с его наследством.

Гречишников, как опытный иглоукалыватель, будто находил нервные точки на розовых мочках ее ушей, на сухой голой щиколотке, на белой, с голубоватыми венами шее, на полном теплом бедре, на выгнутой мускулистой пояснице – там, где скрывалась чакра и начинали раздвигаться выпуклые полушария ягодиц. Он управлял ее волей, погружал в дремоту ее мнительный, наполненный предубеждениями разум, возбуждал центры страха, панического смятения. Дочь внимала, покрываясь больным румянцем, словно у нее поднимался жар, и пальцы ее с изумрудным кольцом, бледные и бессильные, лежали на подлокотниках кресла.

– Вы не раз имели возможность убедиться в том, что мои друзья действуют эффективнее, чем официальная разведка или служба президентской охраны. Используя свои специфические средства, мы установили, что в кругах, близких к Президенту, сложился заговор, ставящий целью захват власти и отлучение нынешнего, законно избранного Президента. Президент будет объявлен безнадежно больным, не справляющимся с функциями главы государства. Ему будет противопоставлен Мэр, чье здоровье, способность нырять в