Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

Может, и в самом деле ей лучше не выступать? Да и Авдошина, судя по всему, рвется в бой. В другом же лагере… Кто еще не подключен к атаке? Черепанов пока отделывался больше репликами, вел себя, словно коверный на манеже, но если возьмется выступать, то без дураков.

Я заметил, как Ермолаев поднял руку, — да, пожалуй, пора ему обозначить позиции. Но Колобаев показал в сторону Личного Дома:

— Сначала Авдеев. Он просил слова раньше.

Как я молил Геннадия, чтобы он не повторял своей ошибки, не горячился! Все на волоске держится, и так легко упустить, испортить этот момент! Но Авдеев, похоже, и сам догадался, в чьи паруса дует теперь ветер. Он говорил рассудительно и неторопливо, но, когда принялся рассказывать байку о том, как учил соседа по общежитию заправлять койку, я опять заволновался, — теперь в другую крайность ударился: россказнями занялся. Посадит сейчас его Фомич на место и будет прав. Но Авдеева слушали с интересом, тут как бы невольный антракт, пауза в заседании получилась: напряжение спало, кто-то закурил, кто-то уселся поудобнее на стуле. У безыскусной речи есть свое обаяние, своя гипнотическая сила, порой она даже выше, чем у отработанного спича записного оратора. Личный Дом рассказывал о своих мытарствах с проектами, о стычках с Плешаковым и, наконец, подошел к тому, как договорился с газосварщиками — купить у них три баллона с кислородом.

— Как это купить? — удивился Колобаев.

— Очень просто. За десятку. Точнее — за три бутылки…

— Бутылка водки за баллон кислорода, — желчно заметил Черепанов.

Да, грустный получился рассказ. Личный Дом переминался с ноги на ногу, совсем как тогда у меня в кабинете, он не решался сесть, но и делать ему было нечего.

Фомич молча смотрел впереди себя, в пространство. Потом повернулся к Плешакову и спросил сурово:

— Ну, что вы теперь скажете? Да как вы могли допустить такое?

Личный Дом называл Плешакова немногим чаще, чем Черепанова, но Фомич, как я понял, на ходу вычленил эти фигуры, сделал вид, будто все сказанное относится только к начальнику станции. Правда, и на Вадима метнул короткий сердитый взгляд; тот даже поежился.

— Авдеев не все осветил правильно, — сказал Плешаков неуверенным и довольно жалким голосом, в котором от недавнего его ораторского пыла ровным счетом ничего не осталось. — Он сваливает вину на других, а ведь аварию устроил сам. К тому же нарушает дисциплину. Недавно опоздал на работу, к началу смены…

— Вот что, — остановил его Колобаев, — если нечего сказать по существу, не отнимайте у нас время. Мы не для того собираем бюро горкома, чтобы разбирать опоздания на работу.

Вадим яростно жестикулировал, делая какие-то энергичные знаки, но Плешаков удрученно разводил руками, не знал, что сказать. «Вот каково без репетиции!» — со злорадством подумал я.

— Ермолаев, — объявил Фомич и предложил: — Давайте, товарищи, заканчивать. Ситуация в общих чертах ясна, надо принимать решение.

— Андрей Фомич, я прошу выслушать товарища Печенкину, начальника смены. Мы не так часто приглашаем на заседание рядовых производственников, а их мнение значит очень много.

Теперь пришла пора удивиться мне: неужели у Ермолаева был с ней разговор, о котором я ничего не знаю? Почему он так уверен, что Тамара выступит в нашу пользу? Или Володя надеется, что направление разговора подскажет ей, как себя вести?

Тамара поднялась, неприязненно посмотрела на секретаря парткома:

— Чего мне говорить? Я не умею выступать красиво.

— Выступи как умеешь, — улыбнулся Ермолаев.

Плешаков беспокойно ерзал на месте, Вадим сказал с досадой:

— Что это еще за нажим! Не хочет говорить — и не надо.

Авдошина резко возразила ему:

— Хотим узнать правду!

— А кому правда эта нужна, кому? — неожиданно взорвалась Тамара. — Вы собрались сейчас, поговорите, а потом разойдетесь. А я приду завтра на работу, и кто меня там встретит? Он! — Тамара показала пальцем на Плешакова. — Вам правда, а мне выговор. И кому что докажешь? У меня, например, мама больная, парализованная, мне во время смены надо домой сбегать. Так что, за каждый раз — выговор? У меня и места в трудовой книжке не хватит. Пока что начальник отпускает меня, а потом возьмет и скажет: не положено! И крутись как хочешь. Вот вам и правда!

— Нет уж, так не годится, — подал голос Колобаев. — Мы никому не позволим вас запугивать.

— Да чего запугивать! Я сама не из пугливых. Если что — пойду каландровщицей, без работы не останусь.

— Андрей Фомич прав: пора заканчивать, — энергично предложил Черепанов.

— А вы мне рот не затыкайте! — огрызнулась Тамара. — Когда захочу, тогда и сяду. Я одно скажу: могло и еще хуже случиться. Станция на пределе работает, но никого это не волнует. С тех пор как Игорь Сергеевич ушел со станции, порядка никакого не стало. Авдеев попробовал свое изобретательство, так с отчаяния же это! Главный инженер с Плешаковым сколько заставляли его пятый угол искать! Он еще не все рассказал вам.

В тягостной тишине уверенно прозвучал голос Черепанова:

— Хочу дать фактическую справку… Вчера директор комбината вручил Печенкиной ордер. Квартира получена без соблюдения очередности, с нарушением положенных норм.

Вот это ход! Второй раз за время заседания мне стало не по себе: я даже не успел подумать о том, как быстро, поистине со скоростью света, распространяются в нашем городе новости.

У Тамары на глазах навернулись слезы. Она рылась в клеенчатой хозяйственной сумке и ожесточенно выкрикивала: «Да подавитесь этим ордером! Чтобы всю жизнь за него упрекали!»

— Замолчи! — властно остановила ее Авдошина. — Тебе квартиру дал исполком, Советская власть дала. Жаль только, что не могли сделать этого раньше.

Большеротое лицо Тамары сделалось от слез еще некрасивее, но плакать она перестала, терла глаза ладонью.

— Теперь отвечу на упрек Вадима Николаевича, — сказала Авдошина.

Вадим запротестовал, галантно наклонил голову:

— Речь не о вас, Зоя Александровна! Вас могли ввести в заблуждение.