Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Ещё чего! – вскинулся Генычев. – В чулане у меня мешок муки, только начатый, ведёрко подсолнечного масла. Картошка в погребе…

– Была! – гоготнул Болотный. – Квартирант твой Иванчиков всю её, классную, к Ганьке-самогонщице сволок.

– Шутить изволите, директор скотобазы? Разыгрываете, насмехаетесь над безработным? Не пройдёт!

– Не знал, что ли? – посерьёзнел Болотный. – А я думал, с твоего согласия тащит. На хвост сесть намерился было к нему, да классно скинул он меня. Пустым от Ганьки он вышел, руками развёл. Мол, извини, Болото, похмелять нечем, еле с долгом расквитался…

– Не верю! – перебил его Генычев. – Пойдём, в погреб слазим. Если твоя правда, сегодня же самовольца взашей вытолкаю.

– Правильно сделаешь, – одобрил Бугров. – Не изба у тебя, а постоялый двор. Кому не лень днюют и ночуют здесь. Гони всех. Марафет наведи, подходящей бабёнке глянься, в хозяйки сагитируй… Всё веселее жить будет.

– Не верю, чтобы всю картошку сволок, – не слушал его, о своём переживал Генычев, зашатался к погребу.

Следом по-медвежьи затопал длинными, выше колен, валенками с галошами, Болотный.

– Погоди, – придержал его Бугров. – Без тебя Андрейка удостоверится в Иванчиковой проделке. В другом бы ты ему помог. Слишком уж тесно его дружки обложили, продыха не дают. Жалко мужика.

– Пусть только попробуют обидеть братка. Пожалуется, любого пополам согну. Есть ещё порох в пороховницах! С Иванчика и начну. Классно за картошку врежу, чтобы другим неповадно было на чужое добро зариться.

– Не совсем верно понимаешь. Не мордобойство требуется, а пригляд за Андрейкой. Точнее, подталкивание к нормальной жизни, о чём тебе, семейному, объяснять не нужно. Понятно теперь?

– Ладно. Потолкую с тракторным начальством на счёт его работы. Простят, может, вернут к трактору. Всё меньше болтаться будет, и зарплата появится. А так с чего ему толстеть-то? Попробую салом подкормить его. Классное у меня получилось сало. В четыре пальца да с мясной прослойкой.

– С питиём бы поаккуратнее.

– С этим сложнее. Сам квасить горазд.

– Тормознись, попробуй. Между прочим, тебе, Гриша, собой тоже нужно заняться. Потихонечку тоже всасываешься болотом.

– Куда денешься. Фамилия у меня такая. Ты, Вадь, классно подметил.

– Извини за аналогию. Не умышленно я, – улыбнулся Бугров. – А если по-серьёзному: тормознуться сможешь?

Болотный замялся.

– Слабо, что ли?

– Не в том дело. – Густые брови Болотного сошлись на переносице. Резче обозначились на лбу морщины. – Понимаешь, никак нельзя на сухую. С ходу авторитет среди уличной братвы потеряю. Само собою и влияние на них. Вон Жарков не пьёт, не курит, от нас шарахается, так братва его за такое уединение открыто игнорирует. При случае насолить не стесняется… Нет, не могу тормознуться. А этот, как его, пригляд за Андрейкой классный организую…

…Небо в одночасье нахохлилось наплывшими облаками, засорило снежинками. Бугров быстро шёл родной улицей, до метра приподнятой от земли обильными снегопадами, по дороге, представляющей собой длинный коридор с отвесными, в человеческий рост стенами. Стены имели боковые ответвления и ступенчатые выходы наверх, ведущие к избам. По ним безошибочно угадывались хозяева изб. Как правило, основательные подходы имели уважающие себя мужчины, и такие ответвления-коридорчики можно было сосчитать по пальцам одной руки. У одного из таких ответвлений задумавшийся Бугров чуть не столкнулся с укутанной до глаз в серую пуховую шаль женщиной.

– Пропеллер в задницу вставил, что ль? Несёшься точно угорелый, – закричала Мотаня, но узнав Бугрова, потишила. – Вадим? Откуда?

Бугров указал на небо:

– Оттуда! Не ждали, Матрёна Власьевна? А мы взяли и нарисовались!

– Как же, ждали, все глаза проглядели. Век бы не видеться! – вновь взвинтилась Мотаня, и не продолжи она, можно было бы сказанное адресовать лично Бугрову. – Серит и серит, засранец, сверху, точно пузо ему прихватило или кишка лопнула…

Смачно, в том же духе продолжила с минуту, стопорнулась виновато:

– Прости, Вадим, за язык мой поганый. Привыкла молоть со своими, что и при тебе не удержалась. Печка всё. Задымила, спасу нет. Жарко в эту зиму топила. Видно, кирпичи от нагрева стронулись, дымоход перекрыли. – Мотаня шумно высморкалась, неспешно вытерлась концом пухового платка. – Прости, Вадим… Прихворнула вот, как назло. Всё же решилась на крышу слазить. Отколупнуть глиняную обмазку трубы хотела, посмотреть, может, сама справлюсь. Не привыкла я просить. Взялась, да, видно, зря всё затеяла. Надорвалась длинную железную лестницу по снегу волочить, а как приставлять её к стене стала, так того хуже, поясницу угробила до хруста, согнуться не могу… Делать нечего, смирила свою гордыню и к соседу через два двора за подмогой пошла. К Машкову, значит. Оказалось, к Сергункову подался и пропал с концами. Я туда. Мать одна. Не знает, где они? Надеялась у Чефиркина застать, замок на двери поцеловала. Куда подевались? Точно снегом занесло мужиков.

– У Генычева они. Оттуда только.

– А-а-а! Теперь понятно. Как же сразу не догадалась. Опять, выходит, мужиков собрал. Слышала, слышала… Хвалят нашенские твои мальчишники. Наливать не скупишься, разговорить умеешь… Вот и слетаются угоститься, точно мухи на мёд. Балуешь ты их…

– Да нет, не собирал я мужиков, – удивился Бугров её осведомлённости. – Летом лишь с отпускных этот самый мальчишник организовываю. Непременно у речки. Непременно с ушицей, с костерком до утра… Остальные сборы стихийные, как и в этот раз. Собрался было на кладбище Назарыча с Коньком проведать, да Болотный отговорил, не пройдём, мол. К Генычеву зашли. Втроём сели, а помянули вдесятером.

– Как там сосед мой?

– Машков-то? В ударе. Стихи читает.

– Готов, значит. Не до трубы ему теперь.

– Почему же? По-моему, как раз до шабашки созрел.

– Хоть и мальчишествуешь ты с ними, Вадим, а сам даже не знаешь ихнюю психику. Так знай же, с нашими столковаться можно только с похмелья. Когда худо им. Смекаешь? Стопочку для затравки нальёшь – и он твой. Двигаться начинает, потому что вылечиться хочет… При кайфе, как сейчас, бесполезно с ними гутарить. Хоть на колени падай, не откликнутся.

– Интересные наблюдения. Учтём при случае. Всё же дошла бы до Машкова. Зимою с печкой не шутят.

– Ничегошеньки ты, Вадим, не понял. Сейчас сунешься, только себе повредишь. Всё равно не пойдёт, а бутылку потребует авансом. Отдашь – плохо, бегать за ним будешь по отработке. Не отдашь – ещё хуже. Припомнит при случае.

– Не ко времени, выходит, собралась, – посочувствовал Бугров тщательно кутающейся в шаль женщине, неожиданно предложил: – Слушай, а я-то сам на что? Не мужик, что ли? Идём, гляну твою трубу.

– Да пошёл ты! – закричала вдруг на всю улицу Мотаня. – Потереться захотел? Не выйдет! Не на