Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

…Никакой Нины Бойко не повидал. Спортивная лыжная база была в десяти километрах от порта, в лесу. В город они ездили всего один раз на встречу с олимпийцами. Туда и обратно.

Время было расписано по минутам. С утра в новеньких спортивных костюмах отправлялись на тренировки, после обеда отдыхали, готовили лыжи, потом занимались самоподготовкой, рано ложились спать. Через день по вечерам им крутили фильмы — больше спортивные или мультипликационные. Ребята собрались с разных застав, почти все разрядники, и Бойко робел в их присутствии.

Первые дни он отсыпался после трудных месяцев службы. Но вскоре стал замечать, что скучает от этой праздничной жизни, что его тянет на продутый ветрами пятачок, к знакомому океанскому обрыву. «На тебя не угодишь, Ваня, — думал скептически, — потом жалеть будешь».

На соревнованиях Бойко выступил неплохо, занял четвертое место, опередив нескольких разрядников и даже одного кандидата в мастера. Оставалась еще командная лыжная гонка, куда его включили.

…Перед самыми соревнованиями ему передали письмо из дома — первое после долгого зимнего перерыва. Он схватил его с жадностью, сел в уголок, начал читать.

Сестра Вероника писала, что дома все в порядке. Она с мужем и сыном живут теперь у матери, мама чувствует себя лучше, ходит, помогает по хозяйству. Ждет Ваню в отпуск.

Писала, что в поселковый Совет пришло письмо с заставы. Командование поздравляло мать с Ваниными успехами по охране границы. Так что он теперь в поселке известный человек. Поселковый Совет сделал им новую крышу, помог с дровами. Их соседка Валентина шлет ему привет. Неплохо, чтобы Ваня сам ей написал. Внизу мать приписала трудным своим почерком: «Сыночек, здравствуй. Здоровье мое идет на поправку. Во сне тебя вижу, какой ты стал взрослый и хороший. Приезжай, буду ждать. Поклон твоему начальству».

Бойко снова прочитал письмо, усмехнулся, бережно разгладил на сгибах, где тетрадный лист уже потерся — длинную дорогу прошло письмо, спрятал в тумбочку.

Представил себе мать, склонившуюся над шитьем: строгий пробор в темных волосах (лампа высвечивает тонкие блестки седины), белую кофту с вылинявшим украинским узором, руки с узловатыми припухшими суставами. Подумал, что мало жалел мать, что теперь жалел бы больше, очень жалел бы. И сейчас же, словно устыдившись этой нежности, привычно и насмешливо подумал: «Готово, раскис». И снова порадовался: «Хорошо, что сестра сейчас возле матери и той не так одиноко и тоскливо!..»

Потом мысли перенеслись к соседке Вале. Усмехнулся, вспомнив ее выщипанные в ниточку брови и мелкую завивку, от которой всегда пахло паленым. Валя работала в сельпо и уже давно строила ему глазки. Ребята говорили, что у него дело верное. А ему было почему-то не по себе, когда она окликала его с порога и кокетливо заглядывала в глаза… Но сейчас даже мысли о ней казались приятными.

«Эх, в отпуск бы», — размечтался.

И сразу же нарисовал себе, как они с Рашидом неторопливо идут по улицам родного поселка, в новеньких зеленых фуражках, со сдержанно строгими лицами — отпускники. «Знакомьтесь, мой друг — Рашид Исхаков. Вместе на границе охраняем ваш сон и покой». — «Как служба?» — «Идет потихоньку». — «Далеко служите, если не секрет?» — «Дальше некуда». — «Заходите в гости». — «Спасибо, постараемся…» И так же неторопливо, в ногу идут дальше. А возле кинотеатра уже стоят девчата и делают вид, что внимательно разглядывают афишу.

— Ты что лыбишься, Бойко, словно олимпийскую медаль получил? — окликнул его сосед по койке.

— Еще получу, — ответил Иван.

* * *

— Так что будем делать? — сказал Майоров и посмотрел на Козыренко и Дятлова. Они сидели втроем в маленькой комнатке штаба.

Козыренко только пришел с проверки постов, румяное с морозца лицо его лоснилось, ушанка лежала на столе. Полушубок он сбросил на спинку стула.

— Об Исхакове речь? — спросил он.

— О нем, — Майоров затянулся, выпустил дым, аккуратно стряхнул пепел. — Неладно с ним. Дневальный уже два раза докладывал: спит беспокойно, вскакивает. Вроде как бредит, и все насчет пурги.

— Насчет чего? — не понял Козыренко.

— Насчет пурги, снега.

— Метели боится, — пояснил старшина.

— Это у него с того дня, — сказал Майоров. — Парень с юга. Нашей пурги никогда не видел. На пост ищет — на небо смотрит. Другие солдаты видят, этого не скроешь. Неладно, в общем.

— Может, пройдет? — выразил надежду Козыренко.

— Да вот не проходит. А зима только началась.

— Это точно, — вставил старшина, — самые метели впереди.

Козыренко ходил из угла в угол, мерил маленькую комнату своими длинными ногами.

— Парень хороший, — сказал он. — Очень хороший парень. Тихий, аккуратный. Любое поручение выполнит.

— А я разве говорю, что плохой, — Майоров встал и тоже заходил по комнате навстречу Козыренко. — Отличный парень. Но болезнь есть болезнь. Не можем мы его все время дневальным или дежурным по кухне ставить. Он гордый, сразу поймет.

— Нехорошо как получается, — Козыренко поморщился, как от зубной боли, — что ж его, комиссовать? Для парня ведь будет удар. Как хотите, а я предлагаю подождать. Может, вылечится потихоньку…

— У нас ведь застава, а не дом отдыха. — Майоров сел, крепко запустил руки в чуть седоватые волосы. — И ты, Валерий Сергеевич, сам это отлично понимаешь. Мы ведь его из госпиталя фактически на поруки взяли. Так или нет? Нас врачи предупреждали, что шок может повториться. Предлагали комиссовать. А мы взяли. Надеялись, что время все изменит. Но вот не получается. И если мы ему здесь особые тепличные условия создадим — для него это будет еще большая травма.

— Я согласен с капитаном, — сказал старшина.

Козыренко остановился, стал глядеть в затянутое изморозью окно. Крепкий затылок его напрягся, окаменел.

— Я свяжусь с округом, — добавил Майоров. — Попросим перевести его на материк, на другую заставу или в комендатуру, чтобы человек мог дослужить хорошо. Оформим как приказ командования.

— Что ж, — Козыренко сел сдаваясь, — раз другого выхода нет. Только проводить нужно хорошо, с почетом.

— Само собой, — капитан улыбнулся сдержанно.

— Дружок его, Бойко, переживать будет, — заметил старшина.

* * *

Вроде кончилась долгая трудная зима.

В небе сквозь залежи облаков проглядывали синие окна, снежные навалы стекали мутной глинистой водой в океан. Дымились, высыхая, скалы.

Порой еще северный ветер нес черные, клочковатые тучи, сыпал снежной крупой, ревел по-звериному. Но голос у него уже срывался. Все полнее наливался упругой зеленоватой синевой океан. Сейнеры и траулеры весело подпрыгивали на свежей волне, шли на промысел.

Бойко вышел из домика, зажмурился от майского солнца, которое брызгало даже из-под ног, отражаясь в лужах. «Михаил Поддубный» уже покинул