Живое свидетельство - Алан Ислер

Но правдой было и то, что я был раздражен, если не сказать раздавлен. Мои надежды на продолжение дня и на будущее рухнули, мое amour propre[40] было уязвлено. И я не желал быть милосердным — вот это уж точно.

Увы, опять повторялась история с Ширли Грэм, Ширли entrepreneuse[41], она умела похабно подмигивать, у нее были огромные сиськи и сарафан, подол которого она за определенную плату задирала. Ширли ходила в местную гимназию, в дальнем конце Соддинг-Стэнмор, довольно далеко, если пешком, от Кронин-Холла, а на велосипеде — рукой подать. Да Ширли и сама к нам приходила — свою лавочку она открыла в лесочке за спортивной площадкой.

Ученикам из Кронина строжайше запрещалось общаться с hoipolloi[42] — таково было распоряжение нашего директора, который преподавал греческий и не видел кроме разве что отношения к рабству в афинской демократии ничего хорошего: нечего водиться со шпаной из гимназии, достаточно традиционного матча по крикету в конце учебного года — этот матч в мои годы все еще назывался, хотите верьте, хотите нет, «Мантия против Города»[43]. Социальные перемены, начавшиеся в Англии в конце войны, перемены, на которые указывало хотя бы то, что нация отвергла великого старого вояку Черчилля, обошли Кронин стороной. Более того, тот ужасный факт, что к власти пришло лейбористское правительство, укрепил и усилил решимость Кронина оставаться особым местом, землей, где взращивают национальных лидеров — а лидеры эти понадобятся, когда народ опомнится.

Ученики Кронин-Холла мало интересовались мальчиками из гимназии Соддинг-Стэнмор, а вот девочки — совсем другое дело, тем более Ширли Грэм. Гарсон Большой, старшеклассник, которому я по младшинству прислуживал, уверял, что за гинею Ширли бесподобно могла обслужить рукой, а за пять гиней, что было, увы, ему не по карману, но вполне по карману Пиггот-Уэмису из пятого класса, она — ей-ей — «брала в рот и сосала». Для большинства же из нас прайс-лист был следующий: за три пенса она задирала юбку и демонстрировала трусики; за шесть пенсов она спускала трусики и демонстрировала то, что мы, изучавшие латынь, знали как pubes[44], ее mons veneris[45]; за шиллинг она разрешала клиенту две минуты — по часам — щупать ее интимные места.

То, что мне хотелось, стоило шиллинг. Я нашел ее в лесочке. Собственно говоря, у нее уже был один клиент, Гарсон Малый, который за три пенни пялился на ее трусики.

— Твое время вышло, Гарсон Малый, — сказал я. — Отвали. Уступи дорогу четвертому классу.

— У него еще минута, — сказала Ширли. — Жди своей очереди, похабник.

Гарсон Малый только гнусно лыбился и не сводил глаз с трусиков. Я отсчитал минуту.

— Раз, Пикадилли, два, Пикадилли….

Гарсон Малый нехотя отошел.

— Мне на шиллинг, — сказал я. — Щупать буду.

— Это за полкроны, — ответила Ширли.

— Какого хрена? Это стоит шиллинг.

— Неужто? — сказала она. — Так вот: цены поднялись. Для тебя — полкроны.

— С чего это? — воскликнул я. — Это несправедливо.

Она лежала на спине, юбка, которую она задрала для Гарсона Малого, так и оставалась у пояса.

— А жизнь вообще несправедлива, — ответила она не по годам мудро.

— Я столько платить не буду.

— А как насчет двух шиллингов?

— Почему для меня цена выше?

— Да не нравишься ты мне. — Сказано это было примерно с интонацией героя юмористической радиопередачи «Опять тот человек».

Я, решив, что это нечто вроде любовной прелюдии, ответил в тон:

— Это почему, плохая ты девочка? — А она должна была ответить: «Потому что у тебя большой багровый член».

— Свин Пиггот-Уэмис говорит, ты гомик.

— Вот уж нет! — ужаснулся я. — Зачем бы мне тогда щупать девчачью письку?

— Потому что ты изврат, — сказала она. — Извраты что угодно делают. Я не могу рисковать. Два шиллинга — и ни пенни меньше.

И тут я заметил, что трусики у нее грязные.

— Ну и хрен с тобой, — сказал я. — Найдутся и такие, что задаром дадут.

— Губу не раскатывай, — бросила она. — Педикам не дадут.

Я отдубасил бы Свина за такой наговор, только он был пятиклассником и к тому же посильнее меня.

Тем временем Саския, видимо, задала какой-то вопрос. Я отвлекся, а интонация у нее явно была вопросительная. И она ждала ответа.

Меня спасла официантка. Она подошла — с бессмысленной улыбкой, карандашом и блокнотом.

— Подождем Стэна или закажем? — спросил я.

— Давай подождем.

— Мы закажем попозже, — сказал я официантке.

— Паста из анчоусов и нерсборойские булочки закончились, — сообщила официантка.

— Ну, ничего, — ответил я. — Бинки еще что-нибудь придумает.

— Ты как? — спросила Саския. — Что-то ты какой-то дерганый.

— Все в лучшем виде? — сказал я. — Как ты думаешь, почему Стэн задерживается?

— Исследованием увлекся, — сказала она. — Наверняка. Он не может оторваться от стола. И отказывается брать такси. Сказал, что поедет на метро до Эрлз-Корт, а оттуда пешком. Он чуточку прижимист. — Она хихикнула — словно находила это свойство по-своему милым.

Я решил не упускать такой шанс.

— Да, это про него известно. Помню — давно это было, я тогда сидел в Мошолу, — несколько из нас вместе со своими дамами отправились поужинать в Чайнатаун. В случае Стэна его дамой была Хоуп — надеюсь, тебя не задевает, что я ее упоминаю. Считалось, что она знает лучшие, то есть самые «аутентичные» китайские рестораны. Мы оказались в заведении под названием «Ароматная пагода» на Мотт-стрит. Аутентичность «Ароматной пагоды» заключалась в плохо освещенном голыми лампочками зале, серых пластиковых столиках, компаниях китайских работяг, чьи палочки так и мелькали в воздухе над мисочками, в которые они уткнули свои носы, в грохоте посуды и криках с кухни и вездесущем запахе то ли тухлых яиц, то ли серы.

— Боже ты мой! — захохотала Саския. — Как это похоже на Хоуп!

— По-моему, скорее, на Хоуп, решившую угодить Стэну. У «Ароматной пагоды» было одно достоинство — дешевизна. Но все равно, когда принесли счет, многие были за то, чтобы разделить его поровну между всеми мужчинами, но Стэн заартачился. Он не пил пиво, а Хоуп не заказывала закуску. Так что по справедливости его доля должна быть меньше. А потом он снял ботинок, стянул носок и вытащил из-под пятки сложенную в несколько раз зеленую бумажку — когда он развернул ее, оказалось, что это пятидесятидолларовая купюра. «Это от воров», — объяснила, залившись краской стыда, Хоуп.

Ответила Саския совсем не так, как я ожидал.

— Ой, как мило, — воскликнула она и ловко сменила тему. — А кто была твоя дама?

— Одна аспирантка, она занималась французской литературой в Колумбийском