Игра в классики - Хулио Кортасар

— Уругвай для меня нечто совершенно неведомое. В Монтевидео, должно быть, полно сторожевых башен и колоколов, отлитых в честь побед в сражениях. И не говорите мне, что в Монтевидео нет огромных ящериц по берегам реки.

— Конечно есть, — сказала Мага. — Надо только доехать на автобусе до Поситос.^[114]

— А в Монтевидео хорошо знают Лотреамона?^[115]

— Лотреамона? — переспросила Мага.

Грегоровиус вздохнул и выпил еще водки. Лестер Янг, тенор-саксофон, Дикки Уэллс, тромбон, Джо Баскин, рояль, Билл Колмэн, труба, Джон Симмонс, контрабас; Джо Джонс,^[116] ударные. Four O’clock Drag. Вот именно, огромные ящерицы, тромбоны на берегу реки, тягучий блюз, a drag, наверное, означает ящерицу времени, когда оно нескончаемо тянется в четыре утра. А может, совсем другое. «Ах, Лотреамон, — сказала Мага, вдруг вспомнив. — Да, я думаю, его отлично знают».

— Он был уругвайцем, но было не похоже.

— Было не похоже, — подтвердила Мага в качестве оправдания.

— На самом же деле Лотреамон… Впрочем, Рональд сердится, ведь он слушает своих кумиров. Придется замолчать, какая жалость. Давайте говорить шепотом, расскажите мне о Монтевидео.

— Ah, merde alors,^[117] — сказал Этьен, бросив на них гневный взгляд. Звуки будто шарили по воздуху, словно поднимаясь по шаткой лестнице, перескакивая через ступеньку или вдруг через пять ступенек и снова и снова оказываясь на самом верху, Лайонел Хэмптон^[118] раскачивался в Save it, pretty mamma, взлетал и падал вниз, скатываясь по стеклу, делал пируэты, создавая зыбкий рисунок созвездий, пять звезд, три звезды, десять звезд, он то гасил их носком ботинка, то обмахивался японским зонтиком, то с головокружительной быстротой вращал его в руках, и вот оркестр вступил в финал, хрипло прозвучала труба — земля, возвращение на землю, эквилибрист спускается на манеж, finibus, все кончилось. Грегоровиус слушал, как шепот Маги водил его по улицам Монтевидео, и, возможно, он побольше бы узнал наконец о ней, о ее детстве и о том, на самом ли деле ее, как и Мими, зовут Люсия, но он уже был в той пьяной кондиции, когда ночь кажется великодушной и все обещает верность и надежду, Ги Моно подогнул ноги, и его жесткие ботинки уже не упирались в копчик Грегоровиусу, Мага чуть прислонилась к нему, он немного чувствовал тепло ее тела, каждое ее движение в такт разговору или музыке. Из-под прикрытых век Грегоровиус смутно различал в углу Рональда и Вонга, перебиравших пластинки, а Оливейра и Бэбс сидели на полу, прислонившись спиной к эскимосской звериной шкуре, висевшей на стене, Орасио ритмично раскачивался, окутанный табачным дымом, Бэбс была совсем пьяна, комната куда-то наклонилась, а цвета совершенно изменились, на все триста градусов, по синему пошли вдруг оранжевые ромбы, что-то невыносимое. В дыму было видно, как губы Орасио неслышно двигались, он говорил сам с собой, обращаясь к кому-то у него за спиной, и от этого у Грегсровиуса непостижимым образом переворачивалось нутро, он и сам не знал почему, может, потому, что отсутствие Орасио — пустой звук, он просто позволяет Маге немного поиграть, а сам следит за ней, шевеля губами в тишине, разговаривая с Магой сквозь дым и джаз, про себя посмеиваясь, — слишком много и Лотреамона, и Монтевидео.

(-136)