По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Умывшись на улице из рукомойника, прибитого к сосне, Арсений вернулся в землянку. На столе стояли два котелка, один с чаем, другой с кашей. Возле них – горсть сухарей.

– Вот и все партизанские разносолы, – проговорил Гвоздивцев, усаживаясь за стол из еловых плах, снимая пилотку и пытаясь причесать курчавые волосы. – А небось, и в этих краях устраивалась база. И не одна. С боезапасом, тушенкой, медикаментами, всем необходимым… – Он достал фляжку и плеснул пахучей жидкости в кружки. – Давай, старший лейтенант, за благополучное приземление.

Чокнулись и выпили. Это был ядреный самогон. Арсений, закусывая пшеничной кашей, почувствовал, как парашютом воспаряет голова.

– Какие базы? – спросил он с трудом.

– Базы… Такие. Ну ты как, ничего сам по себе? Pez volador?[19]

– Мм… да-а, – выдохнул Арсений.

– Ну и está bien[20], как говорится.

– А?

– Лады. Накати еще.

И Гвоздивцев налил ему, а себе не стал. Арсений выпил.

– Не авиационный спирт, конечно, – проговорил Гвоздивцев. – Но тоже хорошая штука, огненно-жизненная, а?

Арсений с улыбкой кивнул.

– Не дураки же были и раньше, без ста граммов как Суворов перелез бы через Альпы? – спрашивал Гвоздивцев, азартно работая ложкой, ломая сухари крупными зубами. – Согласен? Pez volador?

– Согласен, – проговорил Арсений. – Только хочу уточнить один момент… Что за пец такой?

– Pez volador? – переспросил Гвоздивцев и рассмеялся. – Да рыба летучая.

– Рыба? Летучая? – спрашивал Арсений, глядя заплывшими глазами на капитана.

– Твой парашют на елке висел, как кальмар. Ну а ты был как pez volador.

Арсений усмехнулся.

– Занятно… Это на каком же языке?

– Испанском.

– Занятно… Только я летчик, а не рыба. Прошу это учесть.

Гвоздивцев вздернул свой внушительный нос и воззрился свысока на Арсения. Посмотрел-посмотрел и с улыбкой ответил:

– Учел.

– А испанский… что, изучали? – спрашивал Арсений, чувствуя электрические удары под языком.

Ему уже хотелось говорить. И в землянке было чертовски уютно.

– Ну не то что изучал прямо-таки. А так, хватал на лету.

– В Испании? – догадался Арсений.

– Ну.

– Хотел и я туда, – признался Арсений, грызя сухарь. – Да не успел.

– Ну как же? Здесь все продолжается, – возразил Гвоздивцев. – Все то же самое, по сути. То же самое. Тот же коленкор, как говорится. Там – пучки стрел, которые у немцев заворачиваются в свастику, и прочие черепа, тут – звезды и флаг красный-желтый-пурпурный. Уже и в Испании коалиции определились. В интербригадах были американцы, англичане и французы. Какие еще могли быть сомнения? Фашист – враг, испанский ли, итальянский или немецкий… – Гвоздивцев сломал сухарь большими сильными пальцами. – Нет, водили сами себя за нос. За ус. И вот итог.

– Вы кем там воевали?

– У Рудольфа, – отвечал Гвоздивцев, наливая из котелка чая, пахнущего смородиной. – Рудольф… – повторил он, запуская пальцы в спутанные волосы. – Не слышно было про такого среди летунов?.. Нет?.. Как обычно, страна не знает своих героев. Это Илья Григорьевич Старинов. Великий теоретик и практик подрывов и диверсий. Короче, партизан с большой буквы. Пускает поезда под откос, ломает мосты и хребты генералам. Генералов Георга фон Брауна и Бейнекера в Харькове вознес с потрохами. Адольф Людоедыч за голову Старинова обещает двести тысяч рейхсмарок. А он, слышно, уже действует в наших краях, от Ржева тянет противопехотные и противотанковые полосы. Командует инженерной бригадой в четыре тысячи светлых голов и умелых рук. А самая светлая – у него, Старинова Ильи Григорьевича, ну, а в Испании Рудольфа… Там-то мы подсыпали орехов франкистам, под Сарагосой, Барселоной… Мост в Гранаде преломили, как французскую булку, итальяшек пустили под откос… Э-э, да чего только не было… А не было одного: понимания здесь.

Арсений перестал есть и ждал продолжения. Гвоздивцев громко сербал чай. Взглянул на старшего лейтенанта, усмехнулся:

– Вижу, и у вас, товарищ старший лейтенант, его не очень много. Вы кушайте. Набирайтесь сил.

Арсений снова взялся за кашу.

– А истина проста, как этот сухарь, – продолжил капитан, постучав сухарем о стол. – Не друг нам немец, со времен Невского не друг. Испания это только подтвердила. Началось там у них еще с тридцать шестого. Пять лет у нас было впереди. Можно было подготовить фельдфебелю теплую встречу. Ну и готовились…

Гвоздивцев устремил ясные глаза на охмеленного летчика с распухшим лицом.

– Как? – спросил Арсений, силясь выглядеть строгим и трезвым.

Гвоздивцев, видимо, колебался, говорить или нет… Махнул рукой.

– А ты сам посоображай, – нехотя ответил он, отставляя пустую кружку, встал, надевая пилотку, и направился к выходу. – Está bien. Пойду пошукаю табачку.

И он вышел.

Арсений доел кашу, чисто все выскреб. Потом пил чай, чувствуя, что снова хмелеет от запаха смородинного листа. Осторожно утирал пот с горящего лба. Думал нечаянно: «Будто терновый венец носил…»

54

Днем он сидел на улице, вдыхая сосновый воздух, слушая птиц и наблюдая за странной неторопливой жизнью партизан, иногда переговариваясь с кем-нибудь. Среди взрослых здесь было много подростков. Всего в отряде «Лесничий», по прикидкам Арсения, было около двадцати пяти человек. Обитали они в землянках на своеобразном острове, поросшем сосновым бором. Со всех сторон простирались болотные топи. И поэтому на улице приходилось то и дело махать руками, пришлепывать по щеке, шее. Тучи комаров вились. И дымокуров не разведешь. Сосны надежно укрывали местоположение отряда. Да и землянки, присыпанные прошлогодней хвоей, и вблизи-то не разглядеть. Кухню тоже врыли глубоко в землю. В лагере было три лошади. От комарья они спасались в своей конюшне – землянке, глубокой и длинной, вырытой специально для них. Рано утром лошадей уводили по болотным тропам на лесные лужайки, чтобы они паслись. Были здесь и две козы с длинношерстным серым козлом и пегая корова с обломанным рогом и длинным шрамом на спине. Почти колхоз…

По краям этого селения землянок тянулись окопы. Здесь можно было держать оборону против пехоты, которой пришлось бы идти по болотным зеленым полянам. Но хуже, если налетят «юнкерсы». Зениток в отряде не было. Одна сорокапятка. Но разве танк или бронемашина, самоходка сунутся в эти трясины? Об этом Арсений спросил у одноглазого пожилого артиллериста. То, что это артиллерист, он понял по скрещенным пушками на черных петлицах выцветшей гимнастерки. Лицо этого старшины было изрыто оспинами. Бесцветные усы аккуратно подрезаны над губой. Старшина сам остановился возле Арсения, сидевшего на пеньке у разлапистой сосны. Спросил, кивая на разорванную окровавленную штанину, чем шарахнуло. Арсений отвечал, что распорол ногу во время приземления на елку. Скуластый старшина пустил улыбку