Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

для которого ваше счастие дороже собственной жизни. Я умоляю вас об этом, для вас… и для себя… Я никому не сделал зла в этом мире… Я не хочу унести туда мою вину… пред ним… Et vous, mon ange bien-aime, – промолвил он с бесконечною любовью в задыхающемся голосе, – вы, когда меня не станет, вас ждет такая злоба, ненависть… Он, он один способен так же безгранично любить и охранять вас… Другой… un jeune homme-13… un Ашанин, – вылетело у него помимо воли какою-то последнею вспышкою страсти, – погубит вас!..

«Он знает! От кого? Неужели тот нажаловался ему на меня? – пронеслось молнией в голове Ранцовой. – И это жжет ему душу в эту минуту»…

Глаза ее в тот же миг безотчетно направились в глубину комнаты, где у заметно задвигавшихся занавесей происходила как бы какая-то борьба между стоявшим пред ними спиною к ней Калистратом и кем-то, кого он, очевидно, не хотел пропустить из-за них в спальню. Преданный старый слуга ухватился руками за обе полы, просунув голову в узкий между ними просвет, и вел, по-видимому, с этим невидимым кем-то переговоры, глухой сначала шепот которых начинал становиться все явственнее…

Он долетел и до слуха больного:

– Калистрат, что это? – произнес он, вздрогнув и оборачивая голову по его направлению.

– Да вот-с ее сият… – не договорил тот, машинально опуская руки и в свою очередь оборачиваясь на голос барина.

Занавеси в то же время быстро и широко раздернулись, и из-за них мимо отшатнувшегося пред ней невольно Калистрата выступила княгиня Андомская… Брат ее, со своим pince-nez на носу, засунув обе руки в карманы жакетки, показался за нею, но, не выступая за грань кабинета, остановился в глубине, откуда с зорким и бесцеремонным любопытством так и вонзился взглядом в красивую барыню, о которой наслышался так много злобных разсказов в обществе своей сестры.

Княгиня подошла прямо к отцовскому креслу:

– 14-Mon père, – принужденно спокойным тоном произнесла она, глядя ему прямо в лицо и будто вовсе не замечая присутствия его собеседницы: – vous vous faites beaucoup de mal-14. Вы знаете, что доктора строго запретили вам говорить…

Голос его заныл, глаза загорелись негодованием:

– Vous ne voyez donc pas que madame est là15! – указал он на Ольгу Елпидифоровну. – Она мне сделала честь, посетив меня, a вы… Я просил, чтобы ко мне не входили, a вы… врываетесь… насильно!..

Княгиня вспыхнула вся и тотчас же закусила губу, чтоб удержаться от слишком резкой отповеди:

– 16-Vous ne pouvez pas, il me semble, mon père, en vouloir à votre fille, – подчеркнула она, но с оттенком полнейшей почтительности, – за то, что ваше здоровье заботит нас… Madame, – добавила она, поведя взглядом в сторону Ранцовой, – doit le comprendre aussi, j’espère-16!

Ta не выдержала:

– Вы не ошибаетесь, княгиня, – язвительно пропустила она, – я вас понимаю… Понимаю и то, что иные заботы могут принести больному более вреда, чем самое решительное равнодушие.

Андомская внезапно дернула шеей и уставилась на ненавистную ей женщину сверкающими как у ящерицы зрачками:

– A вы, – прошипела она, – желаете удержать за собой право нанести ему и последний удар!..

Раздирающий, стенящий хрип вырвался из груди ее отца:

– Ah, c’est vous… vous qui me tuez17!..

Судорожно простершиеся к ней руки его мгновенно упали, ударившись о ручки кресла, голова бесчувственно заломилась назад…

– Mon père! – взвизгнула отчаянно княгиня, кидаясь к нему…

На этот крик с молодым Наташанцевым впереди хлынуло из кабинета все, что там находилось. Спальня наполнилась людьми, замелькали чьи-то бледные, перепуганные лица, надвигаясь в растерянном переполохе подобных минут тесным и бесполезным стадом ко креслу «умирающего»… Ольга Елпидифоровна вспрянула с места, зашаталась… и упала на чьи-то подхватившие ее вовремя руки…

Она очнулась в туалетной Наташанцева. Она лежала на кушетке с каким-то валиком под головой. На краешке подле нее сидела Варвара Петровна Мосягина со склянкой одеколона, которым только что терла ей виски, и глядела на нее с жалостливым участием…

– Ради Бога, что он! – вскрикнула молодая женщина, еще недоуменно озираясь кругом.

Приятельница ее скорбно сжала брови:

– Пришел в себя… Но обманывать я вас не буду: Штраух здесь и сказал мне, что ему… не протянуть до утра. Болезнь пошла таким быстрым ходом, говорит он, что они ничего не могли против нее… Когда же они что-нибудь могут!..

– О, дайте, дайте мне взглянуть на него! – взмолилась к ней та, подымаясь на ноги.

– Нет, милая, – твердо возразила Варвара Петровна, – я вас не пущу! Я и так насилу могла привести вас в чувство. A он… он сейчас потребовал священника. Дайте ему умереть спокойно, христианином… примирившись со своими!.. Я вас сейчас отвезу домой.

Ольга Елпидифоровна, не отвечала. Она упала опять головой на валик и так и замерла.

Часть третья

Ветхая мимо идоша и вся быша нова1.

I

The right man in the right place.

Силушка в нем живчиком переливается.

Былина о Вольге-богатыре.

Тишь да гладь. Родимая, русская природа с ее тихо волнующимися линиями, с ее не поразительною, но глубоко за сердце захватывающею, задумчивою прелестью… Вечер догорает. Пахнет аиром и дикою мятой. Чуть-чуть переливаясь золотыми струйками, рябит лоно заросшей камышами, запруженной речки, обращенной в пруд. Издали несется глухой стук усердно работающей толчеи. За рекой синеет высокоствольный, густолиственный лес, a над нею, словно тешась и играя, несется легкий пар предвечернего тумана. Болотные птички доверчиво перепархивают стаями, перебегают на длинных ножках по желтому песку прибережья; они будто знают, что им не грозит здесь опасности, что хозяин этих мест бережет их приволье, не дозволяет ни себе, ни другим охотиться на принадлежащих ему берегах…

Вот и сам он сидит с толстым янтарным мундштуком крученой папиросы в зубах, под кровом незатейливой деревянной беседки, устроенной в конце большого тенистого сада, на холмике, выдающемся мысом над самою запрудой. Это уже седой, но очень еще свежий, увеченный, но крепкий человек, с живыми голубыми глазами, глядящими с какою-то нежданною приветливостью из-под низко нависших над ними густых, словно угрожающих бровей. Пустой рукав болтается, пристегнутый к одной из пуговиц левого борта его полотняного летнего кителя. Недостающую в нем руку оторвала французская граната на одном из севастопольских бастионов. Это один из уцелевших из того разметанного так еще недавно орлиного гнезда «Черноморцев», о котором в кипени преобразовательного водоворота как бы поспешила тотчас же забыть Россия, – капитан I-го