Мальчик с чёрным петухом - Штефани фор Шульте

Глаз над раной заплыл, губы кровоточили. Глория повернула голову. У неё был жар, она обливалась потом. Старуха трясла её за плечо и требовательно кричала, не этот ли мальчишка её порезал. Глория открыла здоровый глаз, но взгляд её тотчас затуманился и снова уплыл в бредовые видения лихорадки. Может, она и успела схватить смутные очертания Мартина, а может, и нет.

– Нет, – сказал Мартин. – Это был не я.

– Тогда, значит, твой отец! – крикнула старая ему в ухо.

Мартин помотал головой.

– Как будто он скажет вам правду! Как бы не так! – выкрикнул кто-то. Люди расступились, и Мартин увидел человека, сидящего у окна.

Мартин узнал в нём того мужчину, который однажды встречался им в городе и был с ними очень неприветлив. Тоже художник. Это он тогда и посоветовал им Глорию. Сам её уже рисовал.

Мужчина оскалился:

– Но когда я нашёл Глорию, Богом клянусь, она назвала мне ваши имена.

Он казался совершенно спокойным и даже довольным. Мартин почувствовал к нему недоверие уже в ту их первую встречу.

– Лучше бы вы её убили, – шипела старуха. – Она же теперь изуродована. Ей даже проституткой не заработать. Ты это видел, бастард? Присмотрись, что ты наделал!

Старуха ударила Мартина по рёбрам и пригнула его голову вниз. Он присмотрелся. Увидел глубокий разрез на лице мечущейся в бреду Глории, края разреза разошлись далеко в стороны. Сейчас бы ему зарисовать этот зияющий развал мяса, но ведь об этом не попросишь. При этом разрез прямо-таки образцово соответствует размашисто и яростно нанесённому удару длинного и тонкого кинжала. Мартин сразу вспомнил такую же в точности рану, какую он зарисовывал раньше, те листки у него сохранились, но сравнивать не было надобности, он запомнил наизусть. Глубокий разрез. Чёткие края. Настолько глубокий, что сама по себе рана уже никогда не срастётся. Но не настолько глубокий, чтобы прорезать мышцы насквозь. Глория сможет впредь есть и говорить при условии, если рана не воспалится.

Мартин смотрел и уже больше не слышал старуху. А эти ругающиеся, плюющиеся, теснящиеся здесь – кто они все? Мужчина у окна всё-таки имел при себе рисовальные принадлежности и нанёс на лист несколько штрихов. Возможно, делал зарисовку скорбной сцены. Толпы у смертного одра. Он шуршал углём по бумаге, а Мартин смотрел, и ему казалось, что в комнате есть только этот мужчина на стуле, а сам он имеет задание что-то увидеть. Что-то очень простое и важное. И вскоре он видит это. Мужчина держит уголь в левой руке. А рана, высокий разрез на лице Глории, нанесённый с силой и яростью, тянется сверху вниз по её правой щеке. Эту рану мог нанести только человек, кто всё берёт, всё держит и всё делает левой рукой.

Значит, он. А не художник Мартина, который всегда держит кисть правой рукой. Петух заворочался под рубашкой Мартина, и мальчик ясно представил себе, как человек-левша поскандалил с Глорией, единственным светлым образом в этой поганой сточной канаве. А ведь она была неприкосновенна, потому что здешние проститутки, последние мерзавцы и бедняки не простят, убьют за то, что отняли у них самое красивое, что они когда-либо видели. Эту драгоценность.

Мартин всё понял. Как хитро поступил этот художник-левша, что не стал утаивать своё злодеяние, а наоборот, тут же стал звать на помощь. Как только он ударил Глорию, поранил и чуть не удушил, он тут же, дрожа, отпустил её. Сознание вернулось в его пылающую голову. Сразу возникла мысль: свалить вину на кого-то другого. Встань посреди беды – и окажешься в ней невидимым. Здесь, прямо подле Глории, среди ругающихся старух, посреди их гнева и ярости. Теперь Мартин догадался, что преступнику находиться здесь безопаснее всего.

– У него есть нож, – сказал Мартин старухе, которая крепко в него вцепилась и, разумеется, не захотела бы его выслушать и понять. – Должно быть, он-то её и порезал, – спокойно продолжал он.

Старуха не слушала.

– У него есть при себе длинный тонкий нож, он носит его в левом кармане, – сказал Мартин.

Постепенно до старухи стало доходить. И остальные тоже притихли, раскрыв рты, и начали вникать в слова мальчика.

– На этом ноже ещё должна оставаться кровь. Он мог её лишь наскоро обтереть.

Кто-то приблизился к мужчине, а тот встал, нервно откашливаясь, и принялся расталкивать людей, окруживших его плотным кольцом. Но к нему уже потянулись руки, тотчас нащупали нож у него в кармане. Мужчина покрылся испариной страха, но нож оказался чистым.

– Я не вижу следов крови, – сказала старуха.

– Ничего, мухи её найдут, – ответил Мартин со знанием дела.

– Мухи-то здесь всюду, какая им разница, – огрызнулась старуха.

– Кого вы вообще слушаете? – возмутился левша и снова попытался уйти.

Началась короткая схватка. Его затолкали в угол комнаты. Глория простонала во сне. Младенец захлопал в ладоши, и все посмотрели на Мартина. Да, почему они его слушают? Почему мальчишка пробудил в них такое любопытство? Чего с ним церемониться? Почему они просто не свернут шею ему и его петуху? И разве, в конечном счёте, не всё равно, кто изуродовал Глорию, ведь если её красота невозвратно разрушена, какой толк в законах? Все те немногие законы, что ещё действовали в этих забытых Богом переулках, потеряли силу. Только её красота приносила утешение. Нельзя было допустить, чтобы она покинула квартал, иначе не останется уже никакой надежды.

А старуха в это время вспомнила того молодого человека, отца младенца; ведь он просил руки Глории. Он был из другого квартала. Благополучный, красивый и мужественный. Он хотел жениться на Глории и забрать её отсюда. А старуха не соглашалась отдавать дочь, ведь Глория была единственным источником дохода. Она приносила достаточно для всех. С её уходом старуха лишилась бы всяких средств. И она отказала влюблённому, но тот приходил снова и снова и в конце концов вполне миролюбиво сказал, что возьмёт Глорию и без благословения упрямой старухи, чтобы дать ей и ребёнку, который к тому времени уже округлил живот Глории, красивую, а главное – лучшую жизнь. Без старухи. Без сточной канавы.

Тогда-то старуха и убила его. Набросилась на него с большими ножницами, истыкала всего, не могла остановиться. Он был ошеломлён. Так и умер в изумлении. Ни разу даже не вскрикнул.

После этого она позвала людей, которые не имеют особых убеждений, и поручила им за небольшую плату прикопать его. И потом мухи ещё несколько дней кружили над её ножницами. Поэтому старуха знала, что мальчишка, может быть, прав, когда речь зашла о ноже художника.

Глория тогда